Часть II
воспоминания о большом ученом и прекрасном человеке с позиции экспериментатора.
Хорошо известна философская концепция Евгения Ивановича — «все можно рассчитать». Его отношение к измерениям было сугубо прагматичным. Эксперимент в виде натурного испытания должен был поставить последнюю точку при решении сложной научно-техниче­ской задачи по созданию новых образцов ядерного оружия.
Целью любого испытания техники является проверка ее работо­способности, надежности и безопасности. Испытания ядерных зарядов в подземных условиях представляли уникальные физические установ­ки однократного действия с экстремальными термодинамическими параметрами и гамма-нейтронным излучением. Поэтому было заман­чиво воспользоваться возможностью провести физические измерения, связанные не только с испытаниями самого ядерного заряда.
С 1963 года в институте я занимался разработкой физических методов измерений физических характеристик испытываемых ядерных зарядов в подземных условиях. В то время мы проявляли здравый максимализм — измерения проводились в широком диа­пазоне величин, разными методами с многократным дублированием аппаратуры регистрации. Этим достигались высокая достоверность и надежность измерений физических величин взрыва ядерного заря­да. Во всех испытаниях сигналы от датчиков передавались по кабелю длиной до 1-2 км. В отдельных испытаниях число кабелей достигало 50-100 штук и более.
Евгений Иванович требовал экономии средств физических из­мерений — нужный объем (он иногда шутливо спрашивал: «а почему не поверхность?») информации о взрыве надо было уметь получать минимальными материальными затратами.
Был такой случай. Евгений Иванович при испытании в сква­жине ядерного заряда небольшой мощности предложил измерить энерговыделение в процессе ядерного взрыва (это так называемый тротиловый эквивалент) с помощью отбора радиохимических про­дуктов (РХ-пробы) взрыва и их анализа. Методика простая и хорошо апробированная еще при проведении воздушных испытаний. Мне же, тем не менее, тогда удалось «протащить» измерение тротилового эквивалента методом грунтового шара, основанного на регистрации распространения ударной волны в грунте, и выполнить его в полном объеме. В условиях скважины при малой мощности взрыва ударная волна асимметрична, и получение расчетных зависимостей заметно
29
Люди, годы, работа
Первым научным руководителем и главным конструктором вновь созданного в 1955 году на Урале нового (второго) института для разработки ядерного оружия был Кирилл Иванович Щелкин. Про­работал он в этом качестве недолго, всего около пяти лет, но даже за этот короткий период ему удалось сформировать структуру будущего института, привлечь крупных научных специалистов и талантливую молодежь. Уже в первые годы жизни нового института (теперь это Российский федеральный ядерный центр ВНИИТФ имени академика Е.И. Забабахина) были успешно испытаны первые ядерные заряды. По состоянию здоровья осенью 1960 года К.И. Щелкин уволился из института и переехал в Москву.
Уроки академика АН СССР Е.И. Забабахина
Научным руководителем института в том же году назначают Е.И. Забабахина (1917-1984). Пробыв на этой должности 24 года, он фактически сфор­мировал научную школу института ВНИИТФ. Работа молодого коллектива под его научным руководством даже оказалась во многом более эффективной, чем работа альма-матер — ВНИИЭФ (г. Саров), особенно в 70-е годы. Определяющую роль в этом сыграл Е.И. Заба-бахин. В той или иной степени он оказал влияние на каждого, кому посчастливилось с ним работать. Я, уже работая в Обнинске, часто вспоминаю и осмысливаю научную школу Евгения Ивановича.
О Евгении Ивановиче написана прекрасная книга воспомина­ний /80/. Данные «Записки», возможно, кое в чем дополнят их как
28
усложняется. Теоретик В.А. Симоненко оперативно сделал эти расче­ты и получил нужную калибровочную зависимость времени прихода ударной волны на заданное расстояние вдоль скважины в зависимости от значения энерговыделения при взрыве.
Сразу же после испытания с помощью метода грунтового шара (МГШ) было выдано значение тротилового эквивалента взрыва дан­ного заряда. Конечно, оставалось сомнение в точности расчетов: все ли особенности скважины учитывала двухмерная модель этих расчетов. По радиохимическим продуктам взрыва позднее было получено значе­ние энерговыделения взрыва, которое оказалось близким к значению по методу грунтового шара. Евгений Иванович был удовлетворен ис­ходом этих измерений тротилового эквивалента разными методами и изъявил желание самому утвердить частный отчет по методу грун­тового шара, чего он никогда раньше не делал.
В другом испытании заряда тротиловый эквивалент измерялся с помощью метода водяного шара (MBIII): заряд малой мощности размещался в ванне с водой. Полученное значение тротилового эк­вивалента по МВШ оказалось примерно в 1,5 раза выше ожидаемой величины. И опять у Евгения Ивановича были сомнения в объектив­ности результатов. Дополнительно по радиохимическим продуктам было также определено значение энерговыделения данного взрыва. Значения тротилового эквивалента по МВШ и радиохимическим про­дуктам оказались близкими, но для МВШ были идеальные условия — однородная среда (вода), в которой распространялась ударная волна. С целью исключить начальную асимметрию, связанную с контейнером, в котором располагался заряд, все пустоты в нем были заполнены по­лиэтиленом. Возник эффект «доделевания» активного материала в про­цессе его разлета. Проведенные Надеждой Птицыной дополнительные расчеты подтвердили этот эффект, и тротиловый эквивалент взрыва испытанного заряда оказался таким, каким он и ожидался.
Здесь следует сделать отступление. Дело в том, что при проведе­нии испытания очередного ядерного заряда радиохимический метод определения энергии взрыва применялся у нас редко, хотя и является прямым способом. Для этой цели использовались и развивались дру­гие косвенные методы, позволившие получать нужную информацию в реальном масштабе времени. В США в подземных ядерных взрывах РХ-метод был основным, пробы отбирались в считанные дни сразу же после очередного взрыва. Это различие объяснялось отсутствием в Советском Союзе бурового оборудования для скоростной проходки
30
в котловую полость. Возможно, у нас не было энтузиастов оператив­ного отбора РХ-проб. Во всяком случае, косвенные методы (метод грунтового шара и другие) позволяли получать нужную информацию в реальном масштабе времени, да и точность измерений была выше, а материальные затраты нисколько не больше затрат на бурение и хи­мическую обработку радиоактивных проб.
Евгений Иванович считал оправданным определенный риск при создании новых образцов ядерного оружия — положительный резуль­тат испытания заряда не мог быть 100 %. Иначе продвижение будет проходить малыми шагами, что приведет к затягиванию во времени и удорожанию разработки в целом. При создании новой техники, осо­бенно такой сложной, каким является ядерный заряд, во многом по­ложительный результат достигается благодаря интуиции ее создателей, но эта интуиция основана на большом интеллекте и знаниях.
Насколько я помню, Евгений Иванович практически никогда не выезжал на полигоны, дожидаясь сообщений об исходе испытаний. У него не было азарта экспериментатора.
Иногда мы проявляли юношеский максимализм, доказывая Евге­нию Ивановичу необходимость того или иного измерения, ссылаясь на американцев: «а ведь они-то это уже сделали», на что он говорил: «надо понять, зачем они это делают и что им это дало».
У меня сложилось впечатление, что Евгений Иванович поощрял неформальные творческие объединения и сотрудничество теорети­ков, математиков и экспериментаторов (так было с В.А. Симоненко, В.Ф. Куропатенко, К.К. Крупниковым и мной).
Хорошо известен системный подход Евгения Ивановича — анализ конкретной научно-технической проблемы с помощью знаменитых забабахинских таблиц: что мы знаем, а чего не знаем.
Евгений Иванович подчинял свои научные интересы главной проблеме института. Он не был теоретиком-полифонистом типа Я.Б. Зельдовича, хотя и поддерживал многие инициативные исследо­вания сотрудников института, например, взрывной способ получения алмазов. После ухода из института первого научного руководителя К.И. Щелкина он закрыл во ВНИИТФ работы по созданию ускори­теля IIT-500 с большим током ионного пучка. Только через много лет стала очевидна его дальновидность по концентрации усилий молодого коллектива института на решении главной проблемы — разработки эффективного ядерного оружия.
Евгений Иванович был демократичен и доступен в общении. К нему часто можно было прийти без предварительного телефонного
31
звонка и обсудить интересующий тебя вопрос. Будучи уже научным руководителем, Евгений Иванович достаточно долго продолжал ходить вместе с молодыми теоретиками в столовую возле 9-й площадки.
Евгений Иванович любил придумывать «школьные» задачки типа: если вращающееся автомобильное колесо резко остановить, то сколько оборотов совершит воздух в его камере?
Однажды мы летели вместе в Москву. Во время беседы я расска­зал, что в музее Рембрандта в Антверпене обнаружили подделку его картины и изъяли ее из выставочного зала. На это Евгений Иванович сказал: «Ну и зря — ведь если это раньше не могли обнаружить, то пусть бы картина и продолжала висеть в музее».
Однажды Евгений Иванович в узком кругу высказал парадок­сальную мысль об ограниченном пользовании журнальной научной литературой — она, мол, сужает «колею» самостоятельной деятель­ности. Вместе с тем Евгений Иванович хорошо знал научную инфор­мацию в своей профессиональной области. Как-то он обратился ко мне с просьбой разобраться в статье из американского журнала «Science». В меру своих сил я выполнил его поручение, и, как мне показалось, Евгений Иванович остался удовлетворенным.
В середине 1979 года я решил вернуться в центральную часть страны: мать жила в Калуге, ей в то время уже было под восемьдесят лет, да и подземные испытания подходили к концу. Меня пригласили работать заведующим кафедры физики в Обнинский филиал МИФИ. В ноябре 1979 года я написал заявление об увольнении. Каково же было мое удивление, когда Г.П. Ломинский и Е.И. Забабахин пригласили меня на встречу и стали уговаривать остаться работать во ВНИИТФ. Сейчас я глубоко убежден в том, что инициатором этого разговора был Евгений Иванович. Но тогда просьба генерала-директора и гене­рала-академика и форма самого разговора растрогали меня, и я тут же в кабинете ['.II. порвал заявление. На следующий день, взвесив еще раз все за и против, пришлось снова идти с новым заявлением...
Б.В. Литвинов
Писать о Борисе Васильевиче Литвинове, академике РАН, и просто, и в то же время сложно. Просто потому, что это очень обаятельный, эрудированный человек, высокопрофессиональный ученый, хорошо понимающий философию техники. За свой вклад в техническую физи­ку, а конкретно за разработку ядерных зарядов, Б.В. Литвинов удостоен
32
многих званий и премий, он Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской, Демидовской и имени академика Макеева премий.
Трудно потому, что Борис Васильевич — глубокий человек со своим восприятием окружающего нас мира. Кто бы мог подумать, что Борис Васильевич так тонко и эмоционально чувствует уральскую природу, что он с наблюдательностью Паустовского отразит ее черты в своих замечательных эссе /1/.
Познакомиться с Б.В. Литвиновым мне посчастливилось буквально в первые дни моей работы во ВНИИЭФ. Это было в апреле 1954 года в 23-м отделе (руководитель Д.М. Тарасов) 3-го газодинамического сек­тора. Наши столы в большой комнате, где работало около десяти человек, стояли рядом. Хотя меня включили в состав другой группы, Борис Ва­сильевич сразу взял надо мной шефство. Он уже год как работал в этом отделе, сделав здесь же дипломную работу. У всех были свои повседнев­ные взрывные опыты и свои заботы в этой ответственной деятельности. И вот он, наблюдая, как я несколько дней был не при деле, взял меня на 2-ю площадку, где проводились взрывные опыты, провел но казе­матам (4-му и 8-му), рассказал о физических процессах в импульсной рентгеновской трубке для исследований взрывных процессов. Показал деревянный домик, где на водяной «бане» плавили взрывчатку и зали­вали ее в форму для текущих опытов. А под занавес, когда помощники подготавливали опыт, прогремел взрыв. Все это было необычно, и меня поразил внешний примитивизм экспериментальной техники, с помощью которой исследовались сложные физические процессы срабатывания моделей ядерного заряда. В моих глазах Борис Васильевич выглядел маститым экспериментатором, хотя разница в стаже работы у нас была всего в один год. При этом я только приступил к работе.
В свою очередь, я показал ему свои фотографии, главным образом пейзажи Подмосковья и калужского края. В то время мало кто увле­кался этим делом — слишком хлопотным оно было. Борису Василье­вичу мои снимки понравились, и, насколько я помню, вскоре он тоже увлекся фотографией.
Так у нас завязалась дружба, которая длится вот уже больше пя­тидесяти лет.
Борис Васильевич — интересный рассказчик. Беседы могут длиться часами, при этом инициативу он, как правило, берет в свои руки, задавая и форму, и ее содержание. Уже позднее мы довольно часто были вместе на полигонах, испытывая очередной ядерный заряд в подземных услови­ях. Он — в качестве руководителя Государственной комиссии, я как его
2-1 — 195
33
заместитель по физическим измерениям. На удаленных от города площадках на Иртыше жили мы, как правило, в одной комнате. И это давало возможность часами говорить о физике, о технике и о многом другом, что составляло наши человеческие интересы. По характеру своих увлечений Борис Васильевич — полифонист. Это страстные увлечения рыбалкой, автомашиной, камнями, собаками, литературой, сбором коряг, а в последние годы писательской деятельностью, да мало ли что еще составляет предмет его интересов. Борис Васильевич — большой специалист по русской бане, хотя последние годы здоровье не позволяет ему пользоваться этой прекрасной народной процедурой. Одним словом, человек Ренессанса.
Для Бориса Васильевича характерны открытость, коммуникабель­ность и даже какой-то возвышенный стиль руководства коллективом. Подкупает его способность говорить просто и понятно о сложном, будь то физические явления или человеческие взаимоотношения. Он умеет дружить, и у него огромный круг друзей и хороших знакомых.
Я не могу не вспомнить одного совета Бориса Васильевича. Это было за несколько дней до моей защиты докторской диссертации. Вдруг узнаю, что в Ученый совет института поступило письмо от одного из теоретиков. В нем говорилось, что мои измерения на полигонах за­нижают величину тротилового эквивалента ядерного взрыва. Меня это заявление озадачило, и я решил обратиться к научному руководителю Е.И. Забабахину с предложением создать комиссию и разобраться, где правда, а где напет. Но Борис Васильевич, узнав об этом, убежденно сказал: «Защищайся на Совете, не трать время и силы». Так я и посту­пил, а время только подтвердило правильность мудрого совета.
У Бориса Васильевича нет врагов. Это редкий в нашей жизни слу­чай. Все, кто его знают, отдают должное этому удивительному человеку, профессионалу своего дела.
В жизни ВНИИТФ в начале 60-х годов не везло: один за другим было несколько отказов еще при проведении воздушных испытании. Министерское начальство решило назначить новым Главным кон­структором КБ-1 А.Д. Захаренкова вместо Б.В.Литвинова, который достойно перенес эти превратности судьбы. Он отшучивался, говоря при этом, что в жизни должны быть не только подъемы... В дальней­шем Литвинов работал Главным конструктором КБ-1 ВНИИТФ около 30 лет. 11од его руководством разработаны и успешно испытаны многие образцы ядерного оружия, что позволило еще больше усилить ядерный щит России.
34
Как показала жизнь, Борис Васильевич в совершенстве владеет искусством конструирования сложной техники. И здесь у него уни­кальный опыт. Он является одним из инициаторов создания научно-исследовательского комплекса (НИК) во ВНИИТФ для отработки современных ядерных боеприпасов, способных проникать через любую противозащиту.
Особое внимание он уделяет ее испытанию. До введения моратория на ядерные взрывы Борис Васильевич был энтузиастом их использова­ния в промышленных целях, считая, что эти взрывы рано или поздно будут востребованы для повышения качества жизни человека /79/. До­статочно только вспомнить несколько работ по применению ядерного взрыва в мирных целях в Советском Союзе с его участием:
—    ликвидация аварии на газовом месторождении Памук (Узбе­кистан, 1968 г.);
—    физический опыт ФО-40 на выброс грунта (Семипалатинский полигон, 1970 г.);
—    операция «Тайга» по созданию траншеи (северная часть Перм­ской области, 1971 г.).
Мне посчастливилось участвовать в этих работах, так как зани­мался физическими измерениями характеристик ядерных взрывов, и я знаю не понаслышке, какой большой труд и большую изобрета­тельность в эту работу вложил Б.В. Литвинов.
В последние годы общение с ним обрело еще одну грань — через его книги, каждую из которых ждешь и читаешь с большим интересом. Казалось бы, простое название у одной из его первых книг — «Основы инженерной деятельности» /2/. Адресована она молодому поколению. Написанная доходчиво и вместе с тем на серьезном научном уровне, эта книга показывает, насколько важна, а главное, насколько интересна и ответственна инженерная деятельность. И что важно, Борис Васи­льевич как бы вступает в спор с реальностью: когда падает авторитет инженерной профессии, снижается конкурс в технических вузах, слово «инженер» исчезает из их дипломов и появляются бакалавры и маги­стры. И это тогда, когда техника превращается в большую систему, в которой возрастают параметры и усложняется управление с помощью компьютера. В этих системах действуют еще малоизученные новые закономерности безопасного функционирования.
Глубокое уважение вызывает его последняя книга /167/— свое­образная эпопея о военном и мирном атоме, о людях, посвятивших
2-V
35
ему свою жизнь. Она подтвердила мое прежнее представление о Бо­рисе Васильевиче как об энциклопедически образованном человеке, занимающем вполне определенную гражданскую позицию в сложное современное время. И вместе с тем, эта книга позволила увидеть что-то новое и неожиданное в его личности, несмотря на многие годы нашего знакомства. А кроме того, он подтолкнул меня к переосмыслению ка­ких-то собственных жизненных позиций, заставив еще раз поверить тому, что «мы все родом из детства».
Мне всегда был интересен его подход к людям. В этой последней книге чувствуется тонкий психолог, описание друзей и знакомых про­никнуты человеческой искренностью и теплотой. Чего стоит пронзитель­ный рассказ о последней встрече Бориса Васильевича с прикованным к постели совершенно беспомощным А.С. Козыревым, который в моей памяти всегда был деятельным и очень энергичным человеком!
Борис Васильевич много раз мог занять высокие административ­ные посты в министерстве, но этого он не сделал. И это лишний раз говорит о его приверженности к научному живому делу. Он не изменяет своим принципам.
В Уральском ядерном центре он создал большую комплексную школу технической физики из газодинамиков, конструкторов, проч­нистов и испытателей на внутренних и внешних полигонах. С этой школой он продолжает плодотворно работать, передавая свой богатый опыт молодежи.
У Бориса Васильевича есть свой ангел-хранитель — супруга Алла Ивановна, которая долгие годы опекает его, создавая все условия для плодотворной деятельности.
В 2005 году на праздновании 50-летия ВЫИИТФ мы встретились с ним на уральской земле как старые друзья. Конечно, время делает свое дело. Мы постарели. I Io Борис Васильевич по-прежнему был бодр. Он оживленно говорил о своих планах, расспрашивал о моей жизни и успехах в работе, проявляя неподдельный интерес.
Очень хорошо, что с таким человеком мне повезло встретиться в жизни.
А.Д. Захаренков
Руководство опытно-конструкторскими работами требует не только умения постоянно чувствовать новое в технике и предвидеть перспективы ее развития. Не менее важным является умение управлять коллективом профессиональных специалистов. Именно управлять.
36
В то время (50-60 годы прошлого века) такого мудреного понятия, как «менеджмент» мы не знали. Принципы руководства научным кол­лективом вырабатывались и познавались каждым самостоятельно на практике. Одним из руководителей, блестяще выполнявшим функции умного и способного управленца работами по созданию конкретных образцов ядерного оружия, безусловно, был Александр Дмитриевич Захаренков (1921-1989). Он очень быстро прошел путь от инженера-взрывника (ВНИИЭФ, 1946 г.) до заместителя министра среднего машиностроения (1967 г.). Его научно-техническая деятельность от­мечена высокими званиями и наградами: Герой Социалистического Труда, лауреат двух Государственных и Ленинской премий.
Воспоминания об Александре Дмитриевиче и о встречах с ним воскрешают в памяти приятные страницы прошлого. Это был период большой работы, период роста Института технической физики и моего тоже. И он сыграл важную роль в моем профессиональном становле­нии. Человек проявляется во взаимоотношениях с другими. Особенно трогает неравнодушие руководителя, его бескорыстная помощь, его доброе отношение.
Когда в 1955 году начал формироваться коллектив так называемого «нового объекта» (теперь это ВПИИТФ), Захаренков предложил мне перейти в него и продолжить заниматься развитием той же импульсной рентгенографии. При этом он поразил меня хорошей осведомленнос­тью о моих результатах.
На Урале Александр Дмитриевич, будучи Главным конструктором КБ-1, однажды вызвал меня к себе и говорит: «Леонид, пиши авторе­ферат для защиты кандидатской диссертации. Из Москвы получено разрешение на ускоренное оформление на нескольких сотрудников КБ, в том числе и на тебя». Меня тронуло такое внимание, но я не был готов и начал что-то лепетать, что не все эксперименты еще закончены, нужно время и так далее. На что Александр Дмитриевич серьезно сказал: «Даю тебе две недели, и приноси текст реферата на двадцати страницах. Все». И добавил: «Не напишешь — не будешь работать со мной».
Я вышел из кабинета Главного и стал размышлять: что же делать? Не выполнить невозможно, зная его характер, — все равно дожмет. Поэтому сел и за несколько дней написал нужные двадцать страниц текста и передал через первый отдел ему. Правке подверглись только первая и последняя страницы. Защита диссертации прошла через 2-3 месяца летом 1967 года.
После такого внимания ко мне трудно было его подвести, и я еще с большим рвением ушел в работу.
37
В 1963 году был подписан договор с США о запрещении ядерных испытаний в воздушной среде, космосе и воде. Александр Дмитриевич предложил мне перейти в 12-й сектор, занимавшийся подготовкой и проведением испытаний. Я стал отвечать за подготовку и проведение физических измерений при испытании ядерных зарядов в подземных условиях в целом по институту.
Вспоминается работа над сложным ядерным зарядом. В принятии конкретных технических решений Александр Дмитриевич был крайне осторожным, проявлял дотошность и скрупулезность. В этой работе он добивался от Л.Е. Полянского, отвечавшего за исследование газо­динамических процессов с помощью импульсной рентгенографии, ясности: есть дефект в конструкции или нет? Полянский делал десятки взрывных опытов с разными ракурсами и показывал на рентгеновской пленке, что его нет. Но это на моделях нет, а в натуре что будет? И Алек­сандр Дмитриевич продолжал требовать опытного подтверждения: есть дефект или его нет? Это был стиль, высокая степень ответствен­ности в разработке сложной техники. Это была школа физического эксперимента Харитона— Щелкина. Как говорил Харитон, для того чтобы создать даже маленькую техническую систему, надо в десять раз больше знать.
При подготовке испытания этого заряда в 11-й штольне на Семи­палатинском полигоне для определения энерговыделепия в институте решили применить принципиально новые методики — метод грун­тового шара (В.А. Симоненко, В.Ф. Куропатенко, К.К. Крупников, Л.П. Волков) и бокс-лабораторию (А.К. Хлебников). В штольне в грун­те, но которому должна распространяться ударная волна от взрыва, была сделана боковая проходка с пятью нишами. На этих нишах кре­пились измерительные устройства.
Александр Дмитриевич на всех этапах подготовки испытания следил буквально за всеми «мелочами». Например, потребовалась полировка грунтовой поверхности ниш — он настоял на стажировке горняков на Новодевичьем кладбище для освоения технологии обра-ботг.и гранита. Были постоянные совещания, командировки в Москву и на Семипалатинский полигон, связи с организациями, от которых зависело качество подготовки условий самого испытания.
Заряд сработал в расчетном режиме, измерительные методики дали для военных надежную информацию о его мощности, основной характеристике. В этом была большая заслуга Александра Дмитри­евича, а мы прошли серьезную школу.
38
Александр Дмитриевич Захаренков по характеру лидер. Это был спокойный, без проявления внешних эмоций человек, добивавшийся поставленных перед коллективом целей. Он умел искусно использо­вать интеллект, мотивы поведения людей и виртуозно координировал работу больших коллективов ученых, конструкторов и производ­ственников.
Я еще два-три раза был с ним на полигонах при проведении испы­таний зарядов в подземных условиях, и каждый раз он проявлял свою «въедливость», вникая в технические детали, хотя сама подготовка испытаний во многом уже была отработана и могла проводиться без внимания руководителя такого ранга. Но для него не было второсте­пенных вопросов. И вместе с тем Александр Дм итриевич умел доверять тем, кто с ним работал. Но заслужить это было непросто.
Александр Дмитриевич был тонким психологом. Это проявлялось в отношении к сотрудникам. Как-то он рассказал случай из своей прак­тики работы Главным конструктором КБ-2. Смысл примерно такой. Заходит в кабинет молодой инженер с письмом к ракетчикам, которое надо было подписать. Читает, речь идет о каком-то датчике. Почему, зачем? Вчитывается — текст надо менять. Если сейчас это сделать са­мому, то и дальше этот специалист будет приносить «сырые» письма. Нет, надо, чтобы он сам осмыслил необходимость этого письма. Но как сказать? I1апрямую — обидится. Александр Дмитриевич смотрит на его лицо — небритое. «Ну что, молодой человек, вы не побрились, а пришли к Главному решать такие сложные и ответственные вопросы?» И от­дает ему письмо назад. Через несколько дней тот заходит снова, но внешне это уже другой человек: побрит, в белой рубашке с галстуком. Александр Дмитриевич читает письмо. Новый текст, где толково из­лагается суть предложения, говорится о конкретных дальнейших дей­ствиях. Это письмо уже будет понятно для другой стороны... Письмо подписывается, и они дружески расстаются. Урок? Конечно.
Я продолжал изредка встречаться с Александром Дмитриевичем в Москве, когда он работал заместителем министра. Встречи эти но­сили скорее товарищеский характер, чем деловой.
В 1979 году испытания свертывались. Мне надо было решать: где и чем дальше заниматься. Я переехал в Обнинск и пять лет работал заведующим кафедрой физики. Но преподавательская деятельность была не моей стихией. Поэтому обратился к Александру Дмитриевичу. При встрече на Большой Ордынке он сразу посоветовал мне занять­ся атомными станциями и предложил переговорить с директором
39
НИКИМТ Ю.Ф. Юрченко, с которым он уже предварительно разго­варивал. Так я получил возможность в очередной раз начать на новом месте новую жизнь «с нуля».
В 1988 году по состоянию здоровья он оставил пост заместителя министра, ушел на пенсию. Мы продолжали общаться по телефону. В конце декабря 1988 года он вышел из больницы. Я позвонил ему и поздравил с наступающим Новым годом. В ответ услышал эмоци­ональный всплеск: «Леонид, вот говорят, что был какой-то застой, а разве у нас был застой в работе? Вспомни одиннадцатую штольню. Как мы работали тогда! Какой тут застой?» Я понял, что у него слезы на глазах, его голос стал срываться, и тоже поддался сиюминутным эмоциям, разговор сам собой завершился. В феврале следующего года он скончался. Похоронен Александр Дмитриевич на Кунцевском кладбище в Москве.
А.Д. Захаренков остался в моей памяти личностью, у которой я многому учился. До сих пор бывает, что в трудных случаях я спра­шиваю себя, а как в конкретном случае поступил бы Александр Дми­триевич?
Ю.А. Зысин
Есть люди, от общения с которыми получаешь больше, чем даешь им сам. Именно таким был Юрий Аронович Зысин (1917-1978). Природа наградила его многими талантами: крупный ученый-физик и хороший организатор науки, прекрасный лектор и пропагандист на­учных знаний, воспитатель молодых ученых и наставник молодежи, интересный, остроумный собеседник, самобытный художник.
В этих коротких заметках хочется поделиться своими воспомина­ниями об Юрии Ароновиче как об ученом и человеке.
Научная деятельность Ю.А. Зысина в области атомной науки и техники началась сразу же после войны. По его рассказу, все решил случай — встреча с И.В. Курчатовым. Игорь Васильевич его узнал, на­звал по имени и отчеству (они были знакомы еще до войны). Зысин, будучи студентом Ленинградского университета, посещал семинар Курчатова в Физтехе. Тот поинтересовался, чем он занимался, и не­ожиданно предложил работу над новой большой проблемой государ­ственной важности. Юрий Аронович охотно согласился. В 1950 году он был переведен из ЛИП АН во ВНИИЭФ, а с 1960 года работал во ВНИИТФ.
Научная деятельность Зысина была многогранной. Вот некоторые характерные ее черты.
Юрию Ароновичу была свойственна широта научных интересов. Он брался за самые разные проблемы и всегда оказывался в первом эшелоне физических исследований — интуиция редко его подводила. Зысин внес большой вклад в развитие многих научно-технических направлений. Под его руководством и непосредственно им самим про­ведены измерения групповых и элементарных нейтронных констант для различных материалов при создании первой термоядерной бомбы. Он первый предложил схему сильноточного линейного ускорителя. Много занимался разработкой безжелезного бетатрона с повышенной интенсивностью излучения. Эту работу во ВНИИЭФ в дальнейшем успешно продолжил его ученик академик А.И. Павловский. За раз­работку этих ускорителей Зысину с группой сотрудников была при­суждена Ленинская премия.
Юрий Аронович участвовал в исследованиях, связанных с ис­пользованием магнитной кумуляции (система МК) для концентрации энергии (системы, предложенной А.Д. Сахаровым).
Зысин явился инициатором развития многих методов физических измерений. Особенно Юрий Аронович гордился тем, что обнаружил (совместно с O.K. Сурским) дисперсию нейтронов в плотной плазме. В дальнейшем по дисперсии 14 Мэв нейтронов измерялась темпе­ратура горения газа при испытании ядерных зарядов в подземных условиях.
По его инициативе и под его руководством во ВНИИТФ разрабо­таны импульсные установки, проведены сложные физические опыты в подземных условиях ФО-10 и ФО-14, проводились исследования поведения плазмы на новой лазерной установке «Сокол». При его непосредственном участии разработана методика моделирования сложных процессов перемешивания вещества и создана для этого установка ЭКАП.
Он очень много работал с научными журналами и книгами. Сохра­нились его конспекты 50-х годов по ядерной физике, показывающие, насколько глубоко он изучал разделы современной физики. Регулярно, с конца 40-х годов, выписывал многие научные журналы, например, «Успехи физических наук». Юрий Аронович был в курсе последних научных достижений, при этом охотно делился своими знаниями.
Его рассуждения отличались логичностью и последовательностью. В разговоре он быстро схватывал суть вопроса и если был не согласен,
40
то убеждал фактами, а не эмоциями (к сожалению, с последним при­ходится чаще сталкиваться). Его публичные выступления, в том числе на многих совещаниях, отличались четкостью изложения материала. Его практически невозможно было увлечь одной стороной про­блемы. Он умел увидеть слабые стороны, казалось бы, перспективной работы. Так, например, он скептически относился к возможности раз­вивать энергетику с помощью лазерного термоядерного синтеза. Одна­ко это не помешало ему увидеть прикладное значение этой проблемы для нашего института. Вместе с тем он умел вовремя остановиться. Так было с физопытом «Спектр». Первоначально содержательный, эксперимент по измерению сечений элементов с использованием под­земного ядерного взрыва потерял актуальность, и от него пришлось отказаться.
Юрий Аронович в 40-50 годах самостоятельно проводил большое количество измерений. Особенно на нейтронном источнике, из-за кото­рого даже сильно повздорил с Г.Н. Флеровым, и на нейтронной трубке во ВНИИЭФ. Научную недобросовестность терпеть не мог, плохая об­работка экспериментального материала вызывала у нега раздражение. Очень ценил оригинальность постановки чужих экспериментов.
Ему была свойственна склонность к систематизации и обобщению научного материала. Это проявлялось и в большом, и в малом деле. В 1960 году вышла книга/147/, написанная им совместно с сотрудника­ми BI1ИИЭФ. По его инициативе в нашем институте были проведены три конференции по физическим измерениям и специальным исследо­ваниям при испытании ядерных зарядов в подземных условиях. Юрий Аронович работал над книгой «Энергетика грядущей эры», собирался написать «Физику деления» и книгу о деятельности И.В. Курчатова. Составлял перечень вопросов, задач, проблем, над которыми следует подумать самому и сотрудникам. Много писал, причем не только по научным вопросам, но и стихи, и прозу (рассказы, повести).
Иногда Зысин фантазировал, занимался проблемными задача­ми. Нередко они носили глобальный характер. В его записях можно встретить слова: «плазменная ракета», «плазмотрон», «плазмолет», «сверхвысокие поля», «лазер», «бридер», «межпланетный атомный микровзрыволет» и многое другое из того, что его интересовало.
Зысин был удивительно щедрым человеком. Он старался помочь каждому, кто к нему обращался. Был демократичен и доступен. Това­рищеские отношения связывали его со многими, но настоящих друзей было мало. Однако эта дружба была верной, непоколебимой. Он прояв-
лял трогательную заботу о друзьях: кому-то устраивал отдых на Урале, кого-то поддерживал в трудную минуту. Однажды он рассказал, как ночью к нему позвонил его друг по ВНИИЭФ А.С. Козырев. Он был страшный камнелюб и совершал в то время на автомашине поездку по Уралу. У его автомашины сломалась коробка передач. К изумлению своего друга, Юрий Аронович в этот же день доставил нужную деталь, притом, что этот камнелюб находился на Урале примерно в 150 км от нашего Снежинска.
Зысин обладал удивительной способностью объединять в работе разных по характеру людей. Делал он это деликатно, очень тактично. Его просьбе трудно было отказать. С ним было легко быть откровен­ным. Он ценил доверие и отвечал тем же. Часто можно было слышать: «Я хочу с вами посоветоваться...» Он нуждался в людях, и они нуж­дались в нем.
Ю. А. Зысин воспитал целую плеяду физиков. Это А. И. Павловский, А.С. Танеев, А.В. Лучинский, А.П. Снопков, Н.Н. Неводничий, В.Г. Ру­кавишников, Э.П. Магда и многие другие — как в РФЯЦ-ВНИИЭФ, так и па Урале в РФЯЦ-ВНИИТФ. Он проявлял заинтересованность в подготовке молодых специалистов, много читал лекций в Снежин-ском филиале МИФИ. Особенно Юрий Аронович гордился успехами своего ученика Александра Ивановича Павловского — академика РАН, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Госу­дарственной премий. А ведь активное участие Ю.А. Зысина в судьбе Павловского сыграло решающую роль в его становлении как крупного ученого - физика-экспериментатора. Дело в том, что еще в начале 50-х годов, будучи молодым специалистом, он серьезно нарушил технику безопасности при проведении эксперимента с делящимся материалом, за что его чуть было не уволили из института. И только Юрий Ароно­вич заступился за молодого специалиста и взял его на поруки к себе в отдел физического сектора.
С 1969 года я работал заместителем начальника 5-го физического сектора, которым руководил Ю.А. Зысин, и испытал на себе его по­зитивное влияние.
Были у него и свои человеческие слабости. Были и недоброжела­тели — группа молодых сотрудников в 5-м секторе. По Зысин не был злопамятен — быстро остывал, забывал плохое и продолжал работать так, как будто ничего не случилось. Удивительная черта характера! Он считал, что руководитель должен брать на себя ответственность за большие ошибки сотрудников. Он говорил, что руководителя накажут
42
2-2*
43
в меньшей степени. Так было с Л.Б. Порецким, когда на 21-й площад­ке весной 1968 года на критсборке случилась трагедия, унесшая две жизни.
Юрий Аронович радовался новым книгам, охотно сам дарил их. До сих пор эти книги стоят у меня на полках. Увлекался историей, особенно историей России. Хорошо знал классическую литературу, любил рассказы Чехова, Мопассана, Зощенко. Отдельные места иногда цитировал по памяти. Чапековскому Швейку он придумал парадок­сальный афоризм: «Ведь как-то будет, не может быть, чтобы не было никак», который часто любил повторять.
Нередко рассуждал о справедливости в жизни и даже сформули­ровал свой способ борьбы со злом. Он образно представлял его в виде защиты от нападающей большой собаки. Надо быстро и неожиданно засунуть ей в пасть кулак и повернуть его несколько раз. Конечно, при этом надо преодолеть свой страх. Или в случае неудачи в работе, когда становится очевидным ее несостоятельность, он говорил: «Пора вы­носить раненых с поля боя». И здесь проявлялась его забота в первую очередь о сотрудниках.
В людях ценил он твердость характера. В юности, проверяя свою волю, разрезал руку — шрам сохранился на всю жизнь.
Одних профессиональных занятий творческому человеку часто оказывается недостаточно. Появляются различные увлечения — хоб­би. Многие физики, крупные ученые, глубоко и серьезно занимаются коллекционированием, искусством, историей, медициной...
Юрий Аронович в свободное время рисовал. Его живопись свое­образна. У него не было школы, т. е. нигде, никогда и ни у кого он не учился и гордился этим. Он никогда не писал с натуры, хотя любая школа начинается с этого. На вопрос, почему этого не делает, серьез­но отвечал, что это может разучить думать, ведь натура — готовая композиция со своей гаммой красок. Его картины интересны, потому что рождались в процессе размышлений над окружавшим его миром. Не все они равнозначны по содержанию и по манере исполнения. Писал он быстро, без набросков, по памяти, многократно возвращался к одной и той же теме, варьируя содержание. Серые тона, как правило, превалировали. Некоторые картины написаны в приглушенных крас­новатых тонах. Юрий Аронович считал, что яркие краски отвлекали его от содержания картины. Его как живописца по манере можно было бы отнести к примитивистам по исполнению, но отнюдь не по содержанию картин.
Пожалуй, основной темой его картин является, как ни странно, одиночество. Это «Фигура под фонарем», «Оди?! в ночном лесу», «Победитель», «Нехватово», «60 лет» и другие. Названия условные, так как у его картин их не было. Он не украшал жизнь, в которой при­ходилось много бороться. Размышляя, творческий человек обязательно должен оставаться один. Это одиночество созидания. Такой смысл, как мне кажется, он вкладывал в эту тему, ведь надо помнить, что Юрий Аронович был оптимистом.
Писал о красоте («Бегущая по волнам», «Юность», «Весна»), пор­треты близких ему людей, чаще всего Ирины Ивановны, его жены.
Одна из картин посвящена А.Д. Сахарову. С ним Юрия Ароновича связывала дружба в период научного и духовного расцвета таланта этого ученого. На картине запечатлен творец, пораженный первым термоядерным взрывом. Есть несколько картин с пейзажами, но они, на мой взгляд, менее удачны.
Ю. А. Зысин работал до последней минуты своей жизни, не счита­ясь со своим здоровьем и физическими возможностями. Скончался 25 октября 1978 года в Москве, в такси, возвращаясь из ФИ АН со встречи с однокурсником по университету академиком A.M. Про­хоровым.
Гражданский подвиг ученого
О Сахарове написано достаточно много /120-122/. А я вспоминаю неизвестный широкой публике случай, который характеризует Андрея Дмитриевича как человека высокой нравственности.
В Москве 25 октября 1978 года во время командировки скончался Ю.А. Зысин — крупный физик из ВНИИТФ, сподвижник Курчатова, близкий друг Сахарова. Мы вместе с Ю.А. Зысиным приехали в Мо­скву по вопросу развития сотрудничества с ФИАН, и мне пришлось заниматься похоронами Юрия Ароновича. Сахаров, пришедший на гражданскую панихиду, которая проходила в Доме культуры Курчатов­ского института, был на ней каким-то изгоем. На похоронах бывшие коллеги и руководители министерства его игнорировали. В этот период его жизни он подвергался осуждению со стороны правительственных кругов за свою активную общественную позицию. Такое тогда было непростое время. И несмотря на это, Сахаров пришел проститься со своим старым другом. А мне пришлось решать, как сделать так, чтобы поставить Сахарова в почетный караул, как это было принято.
45
Воспоминание об этом эпизоде навеяно, как может показаться на первый взгляд, незначительным фактом из его жизни. По главное то, что человечность для него была важнее общественного «официоза». А.Д. Сахаров как-то сказал своему другу Ю.С. Зысину: «Я должен пострадать за народ». Это в лучших традициях русской интеллигенции. А то, что Сахаров был истинным интеллигентом, хорошо знают все, кому довелось с ним общаться. Он ни с кем не сводил счеты, с прису­щей ему манерой ненавязчивых размышлений отстаивал свои взгляды и свое понимание общественных процессов в нашем обществе. Про­щая своих обидчиков, мужественно и стойко переносил все лишения, всю несправедливость, непорядочность своих же коллег по академии, подписывающих заявление и не веривших в его содержание (типичная политфизика).
Обласканный верхним эшелоном власти (трижды Герой Социа­листического Труда, лауреат многих премий), академик мог бы еще долгие годы развивать свои идеи в области физики, совершенствуя то, что породил его ум в области ядерного оружия. Однако уже тогда про­явилась его озабоченность нравственной сущностью и последствиями своей деятельности как ученого. Сейчас ясно, что Сахаров преподнес нашему общее/гну хороший урок — надо смотреть шире своих про­фессиональных сиюминутных интересов.
I [есомненен вклад Сахарова в начало перестройки, в саму ее идею. Он был инициатором решения целого ряда актуальных вопросов: Аф­ганистан, гласность, конституция, руководство государством и других острых проблем нашего общества...
Вспоминаются дни бурных дискуссий в 1956-57 годах, в период «оттепели», в г. Сарове (Арзамас-16) по поводу романа В.Д. Дудинцева «Не хлебом единым», только что опубликованного в «Новом мире». В дискуссию активно включился Андрей Дмитриевич. Основная его мысль сводилась к тому, что руководство на всех уровнях должно быть компетентным и к управлению государством должны привлекаться ученые. В то время эта мысль была крамольной.
Прошли годы, и мы дожили до того, что в российской политиче­ской жизни общества появилась «Общественная палата», которую возглавляет ученый — академик Е.И. Велихов. Но феномен А.Д. Са­харова в другом. Академик, по идеям которого создана водородная бомба, уступил место Гражданину. Андрей Дмитриевич встал в один ряд с такими эталонами безупречной нравственности, как А.И. Сол­женицын и Д.С. Лихачев. Именно они сегодня олицетворяют нашу
интеллигенцию. Именно к их тихим голосам люди прислушивались и продолжают прислушиваться.
С позиций 2006 года мы видим, что многие предложения А.Д. Саха­рова реализовались или реализуются: советские войска были выведены из Афганистана, функционирует многопартийная система, гласности даже больше, чем нужно и т.д. Что касается конвергенции социализма с капитализмом, то история пошла дальше. Сейчас в России, да и во всех так называемых «братских республиках», восстанавливается на­емный труд — происходит капитализация общественных отношений с использованием отдельных достижений социализма.
Г.П. Ломинский
О Георгии Павловиче Ломинском (1918-1988) есть прекрасные воспоминания родных, друзей и соратников/140/. Я тоже вспоми­наю его с большой теплотой и не могу не написать об этом человеке. Я его запомнил как директора, который олицетворял собой ВЛАСТЬ в г. Снежинске. И это притом, что в городе действовали и советские, и партийные органы.
Па протяжении многих десятилетий Георгий Павлович умело управлял жизнью большого научного коллектива, не вмешиваясь при этом в его текущую научно-техническую деятельность. Здесь он полностью полагался на научного руководителя института академика Е.И. Забабахина и руководителей подразделений. Свою задачу Геор­гий Павлович видел в другом: в создании условий для плодотворной работы коллектива. Он собрал хорошую команду управленцев и за­нимался развитием современной технической базы института для разработки новых образцов оружия. В этот период строили много комплексов лабораторий, испытательных площадок, помещений для вычислительной техники. Не забывал он и о строительстве жилья для сотрудников института. Но государственными благами Георгий Пав­лович пользовался рачительно — ему нужны были веские аргументы в пользу нового предложения.
Ломинский был руководителем жесткого стиля, но он не был конфликтным человеком. У него не было трений ни с руководителя­ми подразделений, ни с партийными органами, ни с администрацией города — все они были его союзниками. Его авторитет был непрере­каемым. Характерной его чертой была справедливость к сотрудникам института, которым старался помочь всем, чем только мог. При этом приговаривал: «Старослужащих нельзя обижать!»
47
46
Как-то, возвращаясь из отпуска из Крыма, я купил сувенирный сборник украинских пословиц и поговорок специально для Георгия Павловича. Как же он обрадовался этому незатейливому подарку и стал оживленно что-то рассказывать с характерным для Украины акцентом.
Я уже жил в Обнинске, когда Георгий Павлович однажды, будучи на совещании руководителей предприятий Средмаша, зашел к нам в гости домой. Он много говорил, интересовался тем, как мы устрои­лись на новом месте, рассказывал, что нового произошло в городе по­сле нашего отъезда. Вспоминал давно минувшее время и деятельность на Урале. В очередной раз вспомнил про ключ для включения пульта управления подрывом первой советской атомной бомбы, переданный в музей ядерного оружия ВНИИТФ.аего копия — в политехнический музей Москвы. И еще о многом он рассказывал увлеченно, в том числе и о своей личной жизни, главным делом которой все-таки было раз­витие Всероссийского ядерного центра ВНИИТФ имени академика Е.И. Забабахина, о чем продолжают вспоминать благодарные жители уральского научного городка Снежинска.
Л.П. Феоктистов
О Льве 11етровиче Феоктистове (1928-2002) написаны очень жи­вые интересные воспоминания с символичным названием «Лев и атом. Творцы ядерного века» /160/. Можно только добавить отдельные штрихи, характеризующие его как личность и крупного ученого. Его глубокое понимание физических явлений очень способствовало созда­нию во ВНИИТФ современного ядерного оружия. В этом отношении он решительно опережал многих теоретиков, обладая удивительной физической интуицией. Он умел находить естественное решение той или иной стоящей перед институтом задачей.
Меня поражало его умение оценивать физические величины в эксперименте с точностью до размерности. Производя в уме умно­жение-деление нескольких цифр, он получал оценочные значения давления на фронте ударной волны, энерговыделение или какие-либо другие физические величины эксперимента. Лев Петрович был гене­ратором идей, а молодые сотрудники осуществляли расчетную работу конкретных схем ядерных зарядов или проводили соответствующие физические эксперименты. Авторитету него был большой. На Ученых советах он говорил очень убедительно, медленно, делая акценты на
48
том или на другом, слегка наклоняя голову с седой шевелюрой. «Наш Эйнштейн», — говорили о нем восторженные женщины.
В Москву Феоктистов переехал в 1978 году, и, конечно, ВНИИТФ из-за этого очень много потерял. В столице Лев Петрович не затерялся, хотя без помощников, которыми он был окружен на Урале, ему было очень трудно. Но и в Курчатовском центре, и в ФИАНе вокруг него собиралась талантливая молодежь. Он занимался, главным образом, развитием идеи создания безопасного ядерного реактора типа бридера с выжиганием активного материала внешним нейтронным источником. У него было очень ясное видение этой глобальной проблемы. АЭС с подобными реакторами наверняка появятся в будущем. Просто Лев опередил время.
Л.П.Феоктистов много внимания уделял общественной деятель­ности, доказывая необходимость полного уничтожения ядерного оружия. Возможно это или нет — история покажет.
После долгих проволочек московская академическая школа ученых признала в нем выдающегося физика, избрав действительным членом, академиком РАН.
В.А. Симоненко
С Вадимом Александровичем Симоненко мы познакомились в па-чале 60-х годов, но активно начали сотрудничать в период разработки газодинамического метода измерения энерговыделения ядерного взрыва в подземных испытаниях (метод грунтового шара, 1964 г.). Он занимался расчетами распространения ударной волны в грунте, а я — аппаратурой и проведением измерений па полигонах в подземных условиях. Характерной чертой Вадима была и остается увлеченность научной проблемой, за которую он брался или которую ему поручало научное руководство института. Такие научные сотрудники не очень удобны для начальства. Ведь они не просто исполнители — они имеют свою активную деятельную позицию. У них постоянно возникают но­вые нетривиальные идеи, им всегда чего-то не хватает, и поэтому они постоянно чего-то добиваются, отстаивая свою точку зрения и входя в противоречие с общепринятыми правилами игры. А это требует со стороны начальства дополнительного времени и внимания, чего оно не всегда любит выделять. Такие люди нередко наталкиваются на не­понимание. Но именно они плодотворнее и успешнее развивают науку и технику. Вот таким я знал Вадима, и дай Бог ему еще оставаться таким же многие, многие годы.
49
Насколько я знаю, он не был в числе «любимчиков» у научного руководства, но Вадима неизменно уважали и уважают и считаются с его мнением. Что нужно физику-теоретику? Бумага с карандашом, доска с мелом, а еще лучше отдельная рабочая комната. По ему этого мало. Нужен эксперимент и лучше с его участием. Вадим никогда не навязывает свой подход к проблеме. Говорит всегда уверенно, немного­словно, как бы скороговоркой. Его напористость не подавляет других. Не прислушиваться к нему было просто невозможно потому, что он умеет относиться к собеседнику с большим вниманием, пониманием и уважением. И это при своем достаточно «взрывном» характере, проявляющимся, когда кто-то, мягко говоря, уходит в сторону. У не­го всегда живое выражение лица, в глазах — неподдельный интерес к обсуждаемому вопросу. Увлеченный, жизнерадостный, уверенный в себе, он создает вокруг себя какое-то энергетическое «поле», заряжая окружающих своим оптимизмом.
Вадим не рвался к разработке зарядов, хотя эта деятельность у тео­ретиков всегда была престижной. И он мог бы проводить многочислен­ные расчеты в этом направлении. Его заряды сработали бы не хуже, чем у других, и получал бы он за это очередные награды. Но нужно знать Вадима. Мне представляется, что им руководит неподдельный интерес к изучению природы физических явлений, сопровождающих высокие плотности и большие энергии в веществе. По этому разделу современ­ной физики вот уже 15 лет он читает лекции в США и в Европе.
Много времени Вадим тратит на подбор помощников и воспитание учеников. Раньше они отбирались в МИФИ, МФТИ, МГУ и в дру­гих элитных вузах. В последние годы молодежь не едет работать за «колючую проволоку». Вадим организовал себе в местном филиале МИФИ группу, которую специализирует в области газодинамики. С каким восторгом он рассказывал мне об одном студенте, который решил поставленную перед ним задачу самостоятельно и интересно в математическом обосновании. Это уже школа! Один из его учени­ков, Б.К. Водолага, стал заместителем директора ВНИИТФ, а другой, О.Н. Шубин, переехал в Москву в Агентство по атомной энергии РФ в качестве заместителя Департамента по разработке и испытанию ядерных боеприпасов.
Сейчас В.А. Симоненко работает заместителем научного руково­дителя Российского федерального ядерного центра ВНИИТФ имени академика Е.И. Забабахина, он профессор, доктор физико-матема­тических наук, лауреат Государственной премии. Он избран членом
50
Американского физического общества (аналог нашей Российской академии наук).
У Вадима налажены регулярные связи с учеными-атомщиками США, он сотрудничает с ЦЕРНом в Швейцарии, занимаясь детек­тором мезонов. Вадим Александрович сохраняет и неподдельный интерес к международной защите Земли от астероидной опасности. Эта проблема обсуждалась им еще при первых встречах с Эдвардом Тейлором. Проблема защиты Земли от. этой опасности в последнее время привлекает внимание мировой научной общественности, и сей­час предлагаются способы защиты от нее/137/. Анализ предложенных способов показывает, что наиболее успешной с точки зрения техни­ческой реализации защиты Земли является импульсное воздействие на космическое тело с помощью термоядерного взрыва на его поверх­ности. И здесь Вадиму, как говорится, и «карты в руки» — он активно включился в практическую реализацию этой проблемы.
Первая международная конференция по «Проблемам защиты Зем­ли от столкновения с опасными космическими объектами» в России состоялась именно на Урале в Снежинске осенью 1994 года по иници­ативе В.А. Симоненко. Последняя проведена в 2005 году, следующая будет в 2007 году. Пожалуй, в России Симоненко — один из немногих, кто придает столь важное значение этой проблеме.
Сейчас его интересы также связаны с гравитационными волнами на поверхности нейтронных звезд. Вадим расчетным способом обнаружил возможность термоядерных реакций па их поверхности при огромной плотности. Круг его научных интересов непрерывно расширяется. Это удивительная черта ученого, который сочетает текущие рутинные газодинамические расчеты с глубоким проникновением в физику мироздания. Его научные увлечения вызывают восхищение. И все это Вадим делает «своими руками».
Работа с Вадимом мне доставляла огромное удовольствие. Он охот­но делился результатами. Я раньше, чем он, подготовил докторскую дис­сертацию и попросил его провести двухмерные расчеты распростране­ния ударной волны вдоль скважины, заполненной водой. В этом случае в ней возникает опережение. Учет его величины расчетным способом позволяет повысить точность измерения энерговыделения ядерного взрыва в подземных условиях. Вадим не только охотно откликнулся на мою просьбу, предоставив результаты этих расчетов, но и дал полезные советы по завершению диссертации. Товарищеская помощь в научной среде не редкость, но такая свойственна только Вадиму.
51
Свою духовную поддержку Вадим нашел в жене — Ольге Широ-ковской, которая не только его надежная опора, но и вдохновитель творческой деятельности. Их соединяет редкая гармония интересов.
Вадим очень гостеприимен. Последний раз я был в Снежинске в 2005 году. При первой же встрече он пригласил меня в свой коттедж на берегу озера Сннара, и весь вечер мы говорили о том, что каждый успел сделать за прошедшие годы. И еще, еще... Такие встречи не толь­ко воскрешают прошлое, но и поднимают жизненный тонус, создают настрой на будущее.
Вот уже 25 лет мы работаем в разных научно-технических направ­лениях. Вначале переписывались, встречаемся редко, чаще говорим по телефону. Но с ним всегда интересно общаться и познавательно обсуждать любые вопросы.
Вадим — по-настоящему счастливый человек, у которого работа и семья определяют содержание его жизни. Семья помогает ему и вдох­новляет его. Такие люди вызывают глубокое уважение.
Е.А. Феоктистова *
В г. Сарове о Е.Л. Феоктистовой (1915-1987) я знал немногое, чисто внешнее: окончила Ленинградский технологический институт по специальности «[Взрывчатые вещества». Умная и красивая, и не просто красивая, а женщина, мимо которой мужчине трудно спокойно пройти. Екатерина Алексеевна была намного старше меня, молодого специалиста. Тогда наши научные интересы в работе не пересекались. Позднее я узнал интересные факты о ее становлении как ученого. В 40-м году она начала заниматься научной работой, поступив в аспи­рантуру. Но во время войны Е.А Феоктистова работала в оборонной промышленности и только после войны смогла возобновить научную деятельность. В 1947 году она защищает кандидатскую диссертацию, и ее как специалиста по взрывчатым веществам привлекают к работам в г. Сарове, где в то время велась разработка первой советской атомной бомбы.
Но на Урале, уже через несколько лет мы познакомились ближе при следующих обстоятельствах. Это было в конце рабочего дня летом в пятницу. Все спешили уехать с 9-й площадки, где размещается Ин­ститут технической физики. Это в пяти-шести километрах от города. Феоктистова садилась в свою «Волгу», и я попросил подвести меня до
города. В то время это было в порядке вещей, и она пригласила меня в машину, но сразу же сказала, что очень спешит. На мой бестактный вопрос — «Куда?» — она ответила, что спешит на пленэр, на озеро Сунгуль. Иначе говоря, писать акварели с натуры, передавая игру света и воздуха. Я сам когда-то не то чтобы увлекался живописью, но что-то рисовал. Ее стремление на природу с такой целью меня удивило и немного озадачило. Я увидел в первый раз, что научный сотрудник, занимающийся взрывчаткой, может рисовать воздушные акварели. То случайное общение послужило толчком к дальнейшим разговорам при наших встречах об искусстве, о жизни и вообще о многом другом, что сейчас уже забылось. Позднее я увидел в ней совершенно незаурядную женщину, которая была начитанной, интересной собеседницей, хорошо знающей поэзию и сама кое-что сочиняющая.
Рисовала она техникой мокрой акварели, быстро нанося импресси­онистические мазки на бумагу. Для любительницы у нее даже неплохо получалось. Это хобби украшало эту талантливую женщину.
И думаю, что в жизни у Екатерины Алексеевны был собственный внутренний мир, закрытый для окружающих. Ее бурный роман в Са­рове с В.М. Некруткиным, по-видимому, оставил глубокий след — со­вместная жизнь у них не сложилась. Тут трудно даже сказать почему. Может быть, партсистема, может быть, сторонние недоброжелатели, а в подобных случаях они всегда находятся, — не мне об этом судить... Вскоре она переехала на Урал в Челябинск-70. С годами в се облике добавилась умудренность.
Екатерина Алексеевна была большим специалистом в области взрывчатых веществ. К ее мнению прислушивались многие руководи­тели. За свои научные заслуги она была удостоена трех Государствен­ных премий и ученой степени доктора технических наук.
Екатерина Алексеевна долгие годы работала начальником отдела в газодинамическом 4-м секторе. Ее заместителем была женщина в высшей степени амбициозная. У них постоянно были разногласия по работе. 11о Екатерина Алексеевна вела себя достойно, не используя свои должностные возможности. В этом проявилась ее интеллигент­ность. По-видимому, та завидовала ей и ревностно относилась к ее научным успехам. Феоктистова достойно прошла через эти сложные человеческие взаимоотношения, вызывая к себе уважение.
Наши разговоры при случайных встречах были как бы ни о чем, тематика разная. Я и сейчас не понимаю, что нас тогда сближало. Как-то много лет спустя, когда я уже жил в Обнинске, мы случайно встрети-
53
* Однофамилица Л.П. Феоктистова 52
лись на улице. В Обнинске у нее была квартира, где проживала прием­ная дочь. Екатерина Алексеевна сильно изменилась с годами. Это была уставшая женщина, только глаза ее продолжали светиться. Она всегда была приветливым человеком, излучавшим доброжелательность. Но до конца своих дней она оставалась одинокой. Свои-то дети часто за­бывают родителей или становятся к ним равнодушными, а ее приемные дети не принесли ей радости своим взрослением. Она усыновила двух детей — сирот из детдома. Дочь, живя в Обнинске в ее квартире, рано ушла из жизни. В местной газете даже появилась заметка, в которой Екатерина Алексеевна обвинялась в трагической судьбе своей дочери. Автор этой заметки не вник в суть дела, очень поверхностно восприняв судьбу ее дочери, дал одиозное представление о Екатерине Алексеевне не иначе как об «атомной царице». Неудивительно, что в ответ на эту грязную публикацию в редакцию газеты стали поступать звонки людей, хорошо знавших Екатерину Алексеевну. Среди звонивших была и ее внучка. Встреча с ней подтолкнула редакцию газеты к новой публика­ции. В этой заметке уже нашлись теплые слова и краски для описания пребывания Екатерины Алексеевны в Обнинске. В газете поместили ее фотографию с внучкой.
Недавно м не позвонил ветеран Физико-энергетического института с просьбой уточнить некоторые данные о ее трудовой биографии ураль­ского периода. Оказывается, на Украине готовится к изданию весьма престижная энциклопедия, в которой отведено место и Е.А. Фео­ктистовой. В свою очередь он поделился интересными фактами из ее биографии украинского периода.
Тогда, при случайной встрече в Обнинске, ее глаза по-прежнему искрились, но настоящее женское счастье прошло мимо такой краси­вой, талантливой женщины.
В первую группу молодых сотрудников набора 1947-1948 года, кроме В.И. Жучихина, входили А.Д. Захаренков, Б.Н. Леденев, В.А. Цукерман, Л.В. Альтшулер, Е.А. Негин и другие. Они практиче­ски на голом месте в поселке Саров под руководством Ю.Б. Харитона и К.И. Щслкина приступили к проведению сложного комплекса на­учно-технических исследований по созданию новой взрывной техни­ки — первого ядерного заряда. Сейчас эти первопроходцы — хорошо известные корифеи-ядерщики.
Хорошая инженерная подготовка и природные способности по­зволили Виктору Ивановичу быстро стать ведущим специалистом в области экспериментальной физики взрыва. О личных заслугах В.И. Жучихина свидетельствуют его правительственные награды: три Сталинских (Государственных) премии, которых он был удостоен в 1949, 1951 и 1953 годах, ордена Ленина в 1949 и в 1962 годах и другие ордена. И эти награды заслужил молодой специалист в 28 лет!
В.И. Жучихин — участник испытания первой советской атомной бомбы и не просто участник, а один из тех специалистов, кто эту бомбу установил и снарядил па специальной башне.
А тогда, в 2005 году, наша встреча носила откровенно минорный характер и вот почему. Я привык видеть и иметь дело с Виктором Ива­новичем, полным сил и энергии. А теперь он говорил тихо и медленно, хотя свои мысли формулировал четко. Рассказывал, главным образом, об испытании первых ядерных зарядов, о друзьях и руководителях того далекого времени. Прошлое продолжает в нас жить, а мы живем этим прошлым. Жаль, что по состоянию здоровья он прикован к дому, да и зрение уже не позволяет ему работать за столом. И остаются род­ные и близкие, да вот такие встречи с друзьями, как была наша. Мы долго говорили о первых участниках атомного проекта и, конечно, о Кирилле Ивановиче Щелки не. Вспоминал он, как началась вся эта большая работа.
Виктору Ивановичу повезло: в Москве на работу на «Объект» его принимал К.И. Щелкин, который к тому времени был крупным уче­ным в области взрывных процессов, был молод (тогда ему было всего 36 лет) и необычайно энергичен. Уже работая в «зоне», В.Н. Жучихин часто общался с ним и прошел хорошую школу экспериментальной деятельности. К.И. Щелкин — одна из ключевых фигур в создании советского ядерного оружия. О весомости его научного вклада и за­слуг свидетельствуют правительственные награды: трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и трех Сталинских
55
Ветеран-атомщик
Летом 2005 года во время празднования 50-летия РФЯЦ-ВН ИИТФ имени академика Е.И. Забабахина я был на Урале в городе Снежинск и не мог не зайти к своему старому знакомому — Виктору Ивановичу Жучихину. Тогда ему было 84 года, и, как принято говорить в таких случаях, он был на заслуженном отдыхе. А человек он удивительный, один из первых, кто еще весной 1947 года после окончания бауман-ского училища по специальности «Боеприпасы» был распределен в Саровскую «зону».
54
(Государственных) премий. В 1953 году К.И. Щелкин избран членом-корреспондентом Академии наук. Кирилл Иванович был для многих молодых специалистов Учителем в области экспериментальной дея­тельности. Вот как В.И. Жучихин характеризовал основные положения этой школы в эту нашу встречу:
— некабинетный стиль работы руководителей, общение с сотруд­никами проходило непосредственно в лаборатории и на площадках, где проводились взрывные опыты;
— умение выслушивать оппонента;
— единство слова и дела на всех уровнях, чувство высокой ответ­ственности за порученное дело;
— ориентация на молодые квалифицированные кадры, предостав­ление им большой самостоятельности и забота о дальнейшем научном росте каждого;
— непримиримость к неисполнительности, оправданию своих не­удач объективными причинами и тому подобное.
Вот этих основополагающих принципах школы Ю.Б. Харито-на—К.И. Щелкина, создавших научный коллектив Всероссийского научно-исследовательского института экспериментальной физики*, В.И. Жучихин придерживался в течение всей трудовой деятельности.
Описание начального периода своей жизни и жизни нового кол­лектива в поселке Саров В.И. Жучихин приводит в книге «Первая атомная»/124/, изданной еще в 1993 году. В образной форме он описывает становление работ в период 1947-1950 годов. Тогда при решении сложной научно-технической проблемы упор делался на человеческий фактор. Бытовые условия еще не были налажены, но люди понимали, что надо было «спасать Родину», как тогда говорили между собой и узких кругах научные сотрудники. Монополия США в ядерном оружии была опасна. А книга В.И. Жучихина, пожалуй, была первой открытой публикацией по совершенно секретной теме создания ядерного оружия в Советском Союзе.
Почему-то некоторые коллеги считали В.И. Жучихина неудобным. Он слыл человеком с трудным характером. Но это, на мой взгляд, каса­лось работы. Здесь он не терпел небрежности, малейшего нарушения
технической дисциплины и вообще «шапкозакидательства», требуя неукоснительного выполнения утвержденного и согласованного регла­мента работ. Он приверженец принципов старой школы физического эксперимента и всегда им следовал всю дальнейшую жизнь.
Конечно, далеко не каждый может работать в соответствии этими жесткими принципами. Но без этого в профессиональной деятельности ничего существенного человек сделать не может. Я должен сказать, что мне неоднократно приходилось работать с Виктором Ивановичем на полигонах. И у нас с ним никогда не было конфликтов. В.И. Жу­чихин — человек прямой. Если ему что-то не нравилось в человеке или в его деятельности, то он говорил свое мнение прямо в глаза, не прибегая к тактике закулисной возни.
Второй звездный час В.И. Жучихина — это проведение большой серии ядерных взрывов в мирных целях для сейсмического зондирова­ния коры земной поверхности. Дело в том, что ядерный взрыв в грунте создает мощный короткий импульс механического воздействия в отли­чие от взрыва химических веществ. От ядерного взрыва сейсмические датчики регистрируют на значительно больших расстояниях отражен­ные волны от неоднородностей в недрах Земли, по которым можно судить о залегании полезных ископаемых. Экономический эффект от применения этого способа геофизической разведки огромен /155/. В будущем, безусловно, эта сторона мирных ядерных взрывов будет востребована и легализована под строгим международным контролем и, конечно, на коммерческой основе.
В конце встречи разговор зашел о нашей современной жизни. Виктор Иванович даже весь оживился. Болезни отнимают у человека радость труда, а для деятельного человека работа — это жизнь. Мне было лете говорить потому, что я продолжал заниматься живым делом, и я рассказал о своей работе на атомных станциях.
В.И. Жучихин — ветеран ядерной программы, а их осталось не­много. Я желаю ему здоровья на долгие годы.
Нами иногда овладевает тоска по тому, что когда-то делали сами. Но прошлое не вернуть. Как ни бодриться, сколько ни говорить, что жизнь продолжается, неизбежное минорное настроение все равно по­сещает тебя. Это я тогда внутренне пережил при встрече с Виктором Ивановичем Жучихиным — ветераном- ядерщиком.
* К.И. Щелкин в 1955 году был назначен научным руководителем и главным конструктором второго института на Урале ВНИИТФ по разработке ядерного оружия.
56
57
В.А. Цукерман
В.А. Цукерман (1913-1993) был человеком с ярко выраженными чертами оптимиста, хотя еще в молодости его постиг тяжелый недуг — он практически потерял зрение. Но фантастическая работоспособ­ность, изобретательность, доброжелательность во взаимоотношениях с людьми позволили ему преодолеть, казалось бы, полную беспомощ­ность и плодотворно работать в области технической физики. Об этом свидетельствуют звание Героя Социалистического Труда, четыре Госу­дарственных и Ленинская премии, звание Заслуженного изобретателя РСФСР. Книга «Люди и взрывы», написанная Цукерманом совместно с супругой /126/, красочно показывает его вхождение в область техни­ческой физики и деятельность по созданию новой техники.
Мне посчастливилось познакомиться с Вениамином Ароновичем Цукерманом почти сразу после своего приезда во ВНИИЭФ, когда я на­чал заниматься исследованием импульсной рентгеновской установки. Она была его главным детищем. Через Д.М. Тарасова я напросился на встречу с Цукерманом для обсуждения своих планов. Он встретил меня доброжелательно, спрашивал, что же я знаю в этой области экспери­ментальной техники исследования быстропротекающих процессов. Беседа была долгой и полезной для молодого специалиста.
Уже потом, когда мне удалось сделать кое-что полезное в области импульсной рентгенографии, я неоднократно встречался с Цукерма­ном, в том числе, будучи во В11 ИИЭФ в командировках с Урала. И каж­дый раз я встречал жизнерадостного, заинтересованного собеседника. Природа щедро наделила его коммуникабельностью. Когда я говорил о своих планах и новых идеях, он обычно приговаривал: «Это мы уже пробовали, ничего не получилось, но вы, Леонид Павлович, обязатель­но постарайтесь это сделать. Может быть, вам повезет». Его добро­желательное отношение к людям вселяло уверенность в свои силы. Он во всех отношениях был яркой личностью, страстно и увлеченно занимался созданием новой техники. Вениамин Аронович Цукерман создал во ВНИИЭФ свою большую школу экспериментаторов в об­ласти технической физики.
Б.А. Предеин
О Борисе Александровиче Предеине (1928-1985) писать сравни­тельно легко. Это был талантливый, открытый человек из воронежской деревенской глубинки. Окончив техникум, ои п 1953 году был направ­лен в Приволжскую контору (ВН ИИЭФ). Борис попал в физический
58
сектор и стал заниматься разработкой и изготовлением электронной аппаратуры для регистрации гамма-нейтронного излучения. Он бы­стро стал одним из ведущих электронщиков. В Сарове Борис закончил вечернее отделение МИФИ, и в 1955 году был переведен на «новый объект» на Урал (ВНИИТФ).
Мы познакомились еще в Сарове, но дружба между нами возникла позднее, уже на Урале. Борис от природы был интересным рассказ­чиком и собеседником. Его незатейливые рассказы главным образом касались деревенского быта, полигонных историй и небылиц с юмо­ром. Крупные черты лица, шапка слегка вьющихся волос, живые глаза и умение рассказывать — все это делало его контактным компанейским человеком. Наша дружба не носила традиционного характера «дружбы семьями». Нет, встречались на работе, хотя работали в разных секторах, в командировках, а иногда на банкетах и вечеринках. И всегда я его видел в жизнерадостном настроении. Он был весельчак и балагур. Иногда мы обсуждали задачи развития аппаратуры для физических измерений. Он обладал удивительной интуицией. Насколько я помню, Борис первый среди нас начал заниматься цифровой электроникой, изготовив «лямдометр» с дискретным определением срабатывания туннельных диодов по мере нарастания напряжения с гамма-датчика. Этот прибор использовался в подземных испытаниях ядерных зарядов при регистрации экспоненциального роста во времени гамма-потока при переходе активного материала через критическое состояние. Большой вклад внес Борис в физические измерения при проведении физопыта № 14, за что он был удостоен Ленинской премии.
В дальнейшем Борис переехал в Москву в Институт импульсной техники нашего министерства и продолжал заниматься разработкой аппаратуры для физических измерений, связанных с испытанием ядерных зарядов в подземных условиях. Защитил докторскую дис­сертацию по этой тематике. Он был хорошим организатором текущих работ, но сам уже электронные схемы не паял.
Второй страстью Бориса была любовь к женщинам. Он увлекался быстро и страстно, трижды женился и каждый раз начинал «с центра поля», уходя к очередной своей избраннице, оставлял все предыдущей, и каждый раз говорил, что это последняя его «лебединая песня».
В этом был весь Предеин. Он был увлекающейся личностью: де­ятельная натура стремилась к технике, а душа к любви. Такие люди часто быстро сгорают, из-за своей же страсти к жизни. Он щедро рас­трачивал свои силы и не в полной мере реализовал свой талант ученого,
59
отпущенный свыше. Но Борис не способен был ограничить себя чем-то одним, и его влекло к вполне земным радостям жизни. Он не был коварным ловеласом. Уж не знаю, была ли это его очередная байка или он образно рассказал мне чужую историю, не в этом дело. В порыве откровенности Борис говорил: «Леня, понимаешь, как-то прихожу поздно домой, ключи забыл, стучусь, открывает жена и спрашивает: "Ты опять мне изменял?" "Нет, — отвечаю, — не изменял, я только сравнивал и опять в твою пользу"».
Талантливый человек Борис Александрович прожил интересную, насыщенную жизнь, хотя временами и трудную. Но ему так и не уда­лось преодолеть до конца самого себя и он рано ушел из жизни (что-то около 57 лет). Мне искренне жаль, что моему хорошему другу судьба отпустила так мало времени.
Первый научно-технический отчет — урок Б.Н. Леденева
Это был первый опыт написания научно-технического отчета. Я за­нимался исследованием работы импульсной рентгеновской трубки. Передо мной, как молодым специалистом (1954 г.), начальник отдела Диодор Михайлович Тарасов поставил задачу: резко повысить интен­сивность рентгеновского импульса. Импульсная рентгенография приме­нялась для просвечивания и определения степени сжатия и симметрии движения металла на моделях центральных частей ядерного заряда. Ведь чем больше размеры модели, тем выше точность измерений. Но для этого нужна съемка рентгеновским импульсом мгновенного состояния взрывного процесса, динамики движения металлических оболочек.
Из работы стационарных рентгеновских аппаратов хорошо из­вестно, что интегральная интенсивность излучения пропорциональна произведению квадрата напряжения на ток и на длительность тока, протекающего через рентгеновскую трубку.
В этой моей работе впервые удалось зарегистрировать импульс тока, протекающий через рентгеновскую трубку. Регистрация импульса рентгеновского излучения проводилась с помощью сцинтиллирующей пластмассы, которая только что появилась и стала доступной в экспе­риментальной практике. Но наибольшие хлопоты были связаны с рабо­той фотоумножителя. Их малый выходной ток требовал сильноточных усилителей. В целом, создание аппаратуры регистрации импульсного рентгеновского излучения позволило мне хорошо изучить и освоить
60
электронные устройства, осциллограф, получение вакуума и другие премудрости экспериментального дела.
Все достижения в области импульсной рентгенографии были из­ложены в отчете с грифом «секретно» — тогда, а это был 1955 год, было принято все, что связано с ядерным оружием, держать в секрете. Под­готовленный черновик отчета в отрывной тетради через первый отдел передал начальнику газодинамического сектора № 3 Б.Н. Леденеву. Борис Николаевич внимательно прочитал черновик с карандашом в руках, сделал массу замечаний, пометок и, вызвав меня к себе, в дру­желюбной форме все замечания изложил устно. Я был разочарован оценкой своего «научного труда» и обиделся. Тогда мне показалось, что Борис Николаевич не оценил изобретательность, проявленную в дан­ном исследовании, и все свел к анализу изложения содержания, к стилю текста и другим, казавшимися мне второстепенными вопросам.
Только через много лет я понял содержательную суть урока, пре­поданного мне Леденевым.
Вот некоторые цитаты из его замечаний в черновике отчета, а всего их было что-то около двадцати пяти.
1. Перепутали статику с динамикой.
Нужно: ...получить мгновенные фотографии фиксированных фаз этих снимков. Серия снимков различных фаз исследуемого процесса наглядно воспроизводит картину.
2.  Говорите конкретнее. Если имеете в виду осциллографический и фотографический методы, то скажите об этом. Если подразумевается вообще любой метод, то фраза теряет всякий смысл. Она становится просто неправильно!!.
3.  Принципиально возможна не сама задача, а ее решение. Нужно следить за тем, что пишете.
4. Полная неразбериха. Почему не ссылаетесь на литературу?! Где эти статьи? Какая первая, какая вторая? Нельзя так писать отчет!
5. Во введении и специальной главе после введения полезно было бы кратко изложить историю вопроса. Описать рентгеновские трубки, при­менявшиеся до сих пор в сверхскоростной импульсной рентгенографии, и физические процессы, которые имеют место при вспышке в трубках старого типа.
6. Что такое «величина импульсного пробоя»?
Нужно объяснять то, что Вы пишете, либо совсем не писать ничего.
Вместо ничего не говорящих «этапов» лучше четко сформулировать задачи, которые Вы себе поставили при исследовании, т. е. изложить те вопросы, ответы на которые должен дать отчет.
61
Кроме задач исследования нужно изложить и методы, которыми Вы пользовались. Если считаете неудобным говорить об этом во введении, скажите в отдельной главе.
7. При таком изложении можно подумать, что игольчатая конструк­ция (имеется в виду электродная система рентгеновской трубки — Л ПВ) вообще применяется из-за быстроты изготовления.
Непонятно, чем отличается экспериментальная трубка от обычной, и что важнее — быстрота изготовления или возможность измерений ин­тересующих Вас характеристик.
8. Что такое «картина тока» и форма тока?
Полное пренебрежение к установившейся терминологии.
Весь этот абзац — набор общих фраз. Нужно писать конкретнее, давая везде, где можно, количественную характеристику описываемым явлени­ям, иллюстрируя типичными фотографиями.
9.  Из этого изложения совершенно неясно, почему ионизационная камера не годится для Ваших измерений. Являются ли приведенные Вами параметры оптимальными? Или они могут быть подобраны так, что можно осциллографировать импульс меньшей длительности, чем 0,4 uS.
Нужно либо дать исчерпывающее обоснование относительно иони­зационной камеры, либо совсем ничего не писать.
10.  Пе употребляйте «туземных» выражений (это по поводу фразы «при этом условии хвост импульса не будет затягиваться» — ЛИВ).
11. Почему не приведены фотохронограммы вспышки? Вместо выво­дов, основанных на экспериментальном материале, преподносятся сомни­тельные умозаключения о вольфрамовом облаке, механизме разряда и т.п., т. е. все основные представления о генерировании импульса оказываются построенными на песке, а заключения — бездоказательными.
12. Высосано из пальца. Где доказательства, что затухающая часть не является наводкой в регистрирующих цепях.
13. Л где же сам вывод? О чем говорят приведенные факты?
Да, это было в 1955 году, всего через один год после моего приезда в г. Саров Нижегородской области (ВНИИЭФ).
Этот отчет на тридцати двух страницах на момент его написания был моей гордостью, ведь физические процессы в импульсной рент­геновской трубке, по существу, были исследованы впервые. Родона­чальник импульсной рентгенографической техники В.А. Цукерман прошел стадии ее развития от применения простого кенотрона до трубки с игольчатым электродом (антикатод) и фактически не ис­следовал процессы формирования самого импульса рентгеновского излучения.
Скрупулезная работа Бориса Николаевича Леденева над моей рукописью тогда повергла меня в шок. Я не смог справиться со своими
62
амбициями — и отчет так и остался невыпущенным. Три года он про­лежал в первом отделе, а затем его рассекретили.
В 1958 году Леденев был направлен в Китай в качестве научного консультанта к дружественным нам китайским ученым, занимавшимся в то время созданием собственного ядерного оружия. Через два года он вернулся в ВНИИТФ — началось похолодание в отношениях между нашими государствами. Его назначили директором институ­та (после кончины Д.Е. Васильева). Но директорская деятельность была ему чужда, и он вскоре уехал простым научным сотрудником во ВНИИЭФ.
Урок Леденева я постарался усвоить на всю жизнь, сохранив до сих пор черновик этого отчета с его пометками. Иногда я демонстрировал его своим сотрудникам с целью показать, что свои научные достижения нужно уметь излагать. Позже я написал и участвовал в выпуске около двухсот научно-технических отчетов и, помня урок Бориса Николае­вича, старался в меру своих сил ясно и последовательно излагать суть, опуская второстепенные детали и эмоции.
Пари с капитаном первого ранга
Это было в 1968 году задолго до советско-американского согла­шения 1974 года о запрещении наиболее мощных испытательных взрывов ядерного оружия, т. е. до договоренности не превышать порог мощности взрыва 150 кт. На испытательном полигоне Новой Земли предполагалось испытать заряд разработки теоретика М.П. Шумаева с ожидаемым энерговыделением около 400 кт. С целью экономии средств па проведение горных работ в штольню дополнительно уста­навливались три «изделия» (так назывались тогда испытываемые ядерные заряды) сравнительно небольшой мощности. Такая техноло­гия одновременного испытания нескольких зарядов в одной штольне потребовала разработки специальной аппаратуры подрыва. Ядерный изрыв сопровождается сильными электромагнитными наводками, которые могут повредить электронную аппаратуру. С моим активным участием удалось разработать специальную защиту от этих наводок, позволившую осуществлять последовательный подрыв нескольких ядерных изделий в одной штольне.
Этот способ в 1970 году был зарегистрирован в качестве изобрете­ния № 50458. В состав авторского коллектива входили также А.А. Со­колов, В.И. Жучихин, В. А. Берниковский и другие — всего 11 человек. Слишком сложной оказалась эта задача!
63
В этом испытании я был назначен заместителем председателя го­сударственной комиссии по физическим измерениям. Председателем был ГА. Цырков.
Прилетев на берег Маточкина Шара, я обнаружил, что фургоны с регистрирующей аппаратурой поставлены слишком близко к устью штольни — горная лавина под действием сейсмики могла их засыпать, и тогда пропала бы вся драгоценная информация о физических пара* метрах четырех «изделий».
С монтажниками удалось быстро договориться — отодвинуть фур­гоны па 100 м, нарастив при этом около 70 кабелей по 100 м, т. е. до­полнительно было израсходовано около 7 км радиочастотного кабеля. На далеком Севере такого типа «услуги» осуществлялись быстро.
После «Ч» (момента проведения самого взрыва испытываемых «изделий») ожидаемого сильного сейсмического эффекта не было. Спокойно сняли фотоаппараты с пленками (в то время вся информа­ция получалась с помощью фотографирования экрана осциллографа). После проявки фотопленок и их анализа выяснилось, что произошла страшная техническая неисправность в схеме подрыва шумаевского «изделия». Вместо привычного короткого импульса от автомати­ки на пленках наблюдался медленный спад, связанный с разрядом конденсаторов инициирования. Ясно, что взрывчатое вещество не сдетоннровало. Докладываю обо всем этом руководителю испытаний Цыркову. Человек бывалый, он советует продолжать разбираться, а к этому времени моряки обнаружили на записях своей аппаратуры импульс, который они интерпретировали как сейсмический эффект от взрыва взрывчатого вещества шумаевского «изделия». Военные специалисты любили регистрировать сейсмические волны в ближней зоне ядерного взрыва.
На совещании, подводившем итоги данного испытания, капитан первого ранга Б.В. Замышляев уверенно доложил, что их аппаратура зафиксировала сейсмический импульс из бокса, в котором располага­лось испытываемое «изделие». Этот импульс Баррикад Вячеславович однозначно связал с маломощным взрывом, т. е. взрывом взрывчатого вещества. Возникла неопределенность: сохранилось ли в боксе ядерное изделие (по нашей информации — да) или оно взорвалось без ядерного взрыва (по информации Замыщляева изделия в бежее нет).
С этой неопределенностью вернулись дамой. В министерстве была создана комиссия под председательством главного инженера Пятого глав­ного управления В.И. Карякина. ЭтоуправленисШнималосьрукавод-
64
ством разработок ядерного оружия, и возглавлял его в то время ГА. Цыр-ков. Меня включили в Состав этой комиссии. Ее работа проходила во ВНИИТФ (в то время Челябинск-70). Основная задача состояла в том, чтобы ответить на вопрос — сохранилось или нет изделие в кон­цевом боксе.
Все доводы, как с моей стороны, так и со стороны Замышляева, были исчерпаны. Тогда состоялся примерно такой диалог:
Волков: «Баррикад, ты уверен в своей информации?»
Замышляев: «Абсолютно».
Волков: «А если окажется, что ты не прав?»
Замышляев (запальчиво): «Тогда честь офицера требует застре­литься».
Волков: «Зачем же стреляться, давай заключим пари, например, на ящик коньяка».
Замышляев: «Какого? Армянского?»
Волков: «Конечно».
Мы взялись за руки, Карякин нас разнял — так было заключено пари.
В акте комиссии мне все же удалось записать, что заряд цел, и с этим согласился Карякин.
Исход этой разборки министру Е.П. Славскому докладывал Цыр-кои. Министр принял решение сделать обходную штольню и войти в бокс злополучного изделия.
Два года ушло на эту проходку. Уже и забыт этот уникальный случай подземных испытаний. И вдруг звонит мне на Урал из мини­стерства по правительственной связи куратор Северного полигона в Пятом главном управлении В.II. Баженов и восторженно поздравляет с выигранным пари у Замышляева. Потом пришло официальное под­тверждение этому факту. Короче говоря, изделие было демонтировано. Выяснилась причина — виновата конструкция автоматики подрыва, которая могла реализоваться с очень малой вероятностью, и в данном испытании она реализовалась. Казалось, на этом можно поставить точ­ку. Но к этому времени Замышляев получил очередное звание — гене­рала, и его перевели начальником военного института в Подмосковье. Во время очередной командировки в Москву я случайно встретился с Замышляевым. Он вежливо выслушал, что за проигранное пари надо расплачиваться, и сказал мне буквально следующее: «Перед Вами (перешел на Вы) сейчас генерал, а проиграл Вам пари капитан
5-1—195
65
1-го ранга. Вот и спрашивайте у него». Так ящик коньяка и остался за Замышляевым.
Изредка встречаясь с ним, я спрашивал: «Где ящик коньяка? Я же спас Вашу честь». А он продолжал отшучиваться. Казалось бы, ну что такое этот ящик коньяка по сравнению с аппаратурой, давшей достоверную информацию, в которую руководство министерства по­верило?
Л мораль этого случая такова: надо уметь отстаивать свое мнение, но не нужно упрямиться — рано или поздно правда восторжествует.
Заместитель генерала
Это испытание ядерного заряда проводилось в интересах Мини­стерства обороны СССР, для проверки штатного ядерного заряда, стоявшего в то время на вооружении. Особого научного интереса это испытание ядерного заряда для меня не представляло, но было очень важно проверить работоспособность после нескольких лет хранения. И соответственно нужно измерить его тротиловый эквивалент, соб­ственно ради этого оно и проводилось.
Руководителем испытания назначили генерала Б.А. Крыжова, меня — его заместителем по физическим измерениям. Генерал Кры-жов — колоритная фигура: красивая внешность, всегда подтянут, пре­красный рассказчик и вообще душа компании. Как-то на дружеской вечеринке он организовал хор из четырех генералов. А сам дирижи­ровал. Слова «Как хорошо быть генералом» прозвучали убедительно и естественно. У нас сложились дружеские отношения. Именно тогда я понял, что действительно хорошо быть генералом, а не старшим на­учным сотрудником.
Министерство обороны периодически проверяло работоспособ­ность своего ядерного арсенала. Поэтому в данном испытании физиче­ские измерения предусматривались в минимальном объеме — только тротиловый эквивалент.
Испытания проводились в скважине. При этом требовалась высо­кая достоверность измерений тротилового эквивалента: меньшая его величина — плохо, но и большое значение тротилового эквивалента тоже нехорошо. Проверялось как само энерговыделение, так и надеж­ность метода измерения тротилового эквивалента — метода фунтового шара. Все это свидетельствовало о большой ответственности испыта­ния, учитывая, что оно проводилось в скважине. К тому времени мы
66
отработали технологию измерений энерговыделения ядерного взрыва в скважине. С целью достижения однородности среды, в которой рас­пространяется сильная ударная волна, скважина выше контейнера с за­рядом заполнялась железно-рудным концентратом, который использо­вался в металлургии для выплавки стали. Эта технология была мною предложена и проверена с измерением достигаемой плотности среды в скважине. Но оставалась неопределенность с заполнением затрубного пространства — по проекту оно должно было цементироваться.
Если затрубные пустоты были бы заполнены водой, то при взрыве возникло бы опережение ударной волны и, соответственно, было бы зафиксировано значение тротилового эквивалента выше фактического значения. А эту систематическую ошибку надо при измерении троти­лового эквивалента избежать (априори она нам неизвестна).
И вот при подготовке испытания возникла проблема затрубного пространства — буровики не предоставили вовремя нужную инфор­мацию об измерении плотности среды затрубного пространства.
Я заявил руководителю испытаний генералу Б.А. Крыжову, что без этой информации нельзя опускать заряд в скважину. Он небрежно среагировал, заявив, что имеются указания из Москвы о проведении испытания в ближайшие два-три дня. Мои настойчивые объяснения о важности знания о состоянии затрубного пространства скважины ни к чему не привели. Тогда я сообщаю ему, что завтра рано утром (раз­говор проходил вечером в поселке Балапан) я выезжаю на берег для того, чтобы доложить заместителю министра Средмаша А.Д. Захарен-кову о состоянии подготовки к испытанию этого заряда. Крыжов не стал возражать, более того — пожелал счастливого пути. До берега, где располагалась воинская часть полигона и наша гостиница, было около 100 км разбитой дороги. Изношенный полигонный газик мог сломать­ся, и тогда пришлось бы ждать попутную машину. На этом и разошлись. Вдруг, уже за полночь, меня разбудил стук в дверь — посыльный солдат сообщил, что генерал просит меня прийти к нему. Состоялось ночное совещание, на котором мои требования были приняты.
Разумеется, после этого совещания буровая организация нашла акты с нужной информацией, которая оказалась положительной.
Испытания прошли успешно, измеренное значение тротилового эквивалента заряда оказалось в пределах ошибки близким к ожидае­мому значению.
А на традиционном прощальном ужине в этот раз не звучала ма­жорная песня «Как хорошо быть генералом».
5-Г
67
Памук
Одним из эффективных применений ядерного взрыва в мирных целях является ликвидация аварийных газовых фонтанов. С 1966 по 1981 год в СССР были проведены пять таких опытно-промышленных работ. Первое применение подземного ядерного взрыва для гашения факела на газовом месторождении Урта-Булак (Узбекистан, недалеко от Бухары) провел коллектив ВНИИЭФ. Горящий газовый фонтан вы­сотой около 80 м после взрыва погас через несколько десятков секунд. Как потом рассказывал очевидец, зрелище было эффектное — горя­щий и гудящий факел сразу затих после прохождения сейсмической волны /155/.
В 1966 г. на Памукском газовом месторождении (также в Узбеки­стане) из-за незнания всех деталей реального геологического разреза произошла серьезная авария. В пятницу все опытные буровые специа­листы уехали по домам. На буровой осталось несколько малоопытных работников, которые продолжали управлять буровой установкой. На глубине примерно 2,75 км инструмент вошел в газосодержащий слой с очень высоким давлением, противозапорный глиняный раствор не был рассчитан на такое давление. Буровой раствор начал выдавли­ваться наверх на устье скважины. Бригада оставшихся буровиков не справилась с возникшей аварией и разбежалась. Подземная стихия быстро сделала свое — в понедельник уже невозможно было устранить прорыв газа.
В конце концов газовый фонтан (он не горел) скважины укротили, зацементировав устье традиционными способами, но устранить аварию на этом участке и на этом месторождении не удалось. Газ продолжал распространяться по подземным горизонтальным слоям.
А начинался 11амукский проект достаточно буднич но: в очередной приезд министр Мпнсредмаша Е.П. Славский поинтересовался, можно ли в трубу диаметром 300 мм опустить заряд на глубину примерно 2 000 м и при этом получить мощность ядерного взрыва около 50 кт. В институте в этом направлении имелся хороший задел. Разработку конкретного ядерного заряда поручили А.К. Хлебникову.
11адо заметить, что в большинстве случаев при проведении подзем­ных ядерных взрывов в мирных целях (так называемые промышленные взрывы) применялись ядерные заряды, разрабатываемые для конкрет­ных условий. Поэтому перед применением в промышленных целях необходимо было их испытать на полигоне, измерить энерговыделение
68
(тротиловый эквивалент в килотоннах взрывчатого вещества) с по­мощью метода грунтового шара или другим способом. Наш Институт технической физики всегда старался проводить физические измерения характеристик ядерного заряда в промышленных ядерных взрывах. Но условия их осуществления заметно отличались от полигонных испы­таний в сторону усложнения. В данном случае температура на глубине заложения заряда достигала +105 °С. Обычные радиочастотные кабели с полиэтиленовой изоляцией в таких условиях плавятся. Помог знако­мый геолог, предложивший использовать каротажный кабель КБТФ-6 с рабочей температурой до +200 "С. Но он имел плохую передаточную функцию, т. е. плохое временное разрешение. Проверочные измерения показали возможность применения каротажного кабеля для регистра­ции распространения ударной волны мощных ядерных взрывов.
ВНИИТФ для ликвидации аварийной газовой скважины пред­ложил ядерный заряд рекордно малого диаметра — примерно 300 мм. Контейнер заряда ВНИИЭФ при ликвидации газового факела Урта-Булака имел диаметр 400 мм. Применение ядерного заряда малого диаметра было шагом вперед, так как бурение скважины стоило де­шевле, а главное — быстрее можно было достичь требуемой глубины, где предполагалось произвести взрыв. Проект ликвидации аварийной скважины разработал институт Минсредмаша ПромНИИпроект под руководством директора О .Л. Кедровского, который очень много сде­лал для реализации программы по мирному использованию ядерных взрывов.
13 середине апреля 1968 года наша экспедиция прибыла в поселок Памук.
Государственная комиссия для проведения работ по ликвидации аварийной скважины на газовом месторождении Памук была назначена в следующем составе:
1.  Литвинов Б.В. — Главный конструктор КБ-1, руководитель работ;
2. Хлебников А.К. — Ведущий теоретик, один из авторов заряда;
3. Симоненко В.А. — теоретик, ответственный за газодинамические расчеты энерговыделения ядерного взрыва;
4. Жучихин В.И. — ответственный за подрыв ядерного заряда;
5.  Соколов А.А. — непосредственный разработчик схемы под­рыва;
6. Есин П. А. — конструктор, участвовавший в сборке и подготовке заряда к работе;
69
7. Парфенов Е.И. — ответственный за сборку заряда и организацию проведения спуска его в скважину;
8.  Волков Л.II. — ответственный за физические измерения энер­говыделения ядерного взрыва заряда.
Приехала группа из ПромНИИпроекта во главе с К.В. Мясни-ковым.
На окраине поселка Памук уже были готовы несколько домиков барачного типа. Узбеки нас встречали с большим радушием, помогали, чем только могли. Сразу же образовался интернациональный коллек­тив, который работал днем и ночью на этапе обустройства и освоения новой для нас обстановки. Надо было расставить фургоны с подрывной и измерительной аппаратурой, запитать их электроэнергией, проло­жить кабели, провести проверку аппаратуры и т. д. и т. п.
А кругом голая бескрайняя степь, покрытая ярко-красным ков­ром — цвел дикий мак. Сам цветок небольшой, но когда их много, то зрелище незабываемое. Спустя почти сорок лет я отчетливо вижу этот яркий природный ковер южного Узбекистана.
Примерно в одном километре от аварийной скважины была пробу­рена наклонная скважина на глубину примерно 2 500 м. Она подходила к аварийной скважине на минимальное расстояние 35±5 м. Это рас­стояние геологи измерили акустическим (по скорости звуковой полны) и электромагнитным (по интенсивности поля) методами.
Очень долго выяснялась точность и достоверность измерения ми­нимального расстояния между скважинами, так как от этой величины зависел эффект перекрытия аварийной скважины.
Геологический разрез в этом районе представлял собой купол каменной соли, уходящей на многие километры вглубь. Условия для механического пережатия аварийной скважины были идеальными — каменная соль очень пластична. Измерение мощности ядерного взрыва проводилось методом грунтового шара по интенсивности ударной вол­ны. Каменная соль и для этой цели является идеальной средой — она однородна, с хорошо известным уравнением состояния.
Подготовка к проведению ядерного взрыва шла полным ходом. I Io вдруг произошла заминка: возникло сомнение в ядерной безопасности заряда при вводе его в устье скважины, из которой предполагалось пережать аварийную скважину. Группа теоретиков-экспертов из ВНИИЭФ высказала в письменном виде мнение, что при спуске ядерного заряда в скважину возможен переход активного материала
70
в критическое состояние со всеми вытекающими последствиями, т. е. возможен ядерный взрыв. Это очень серьезное официальное за­явление было сделано уже после того, как заряд был доставлен к месту его применения. В институте на Урале ядерная безопасность была показана расчетным способом и были проведены соответствующие эксперименты. Вопросы безопасности были подвергнуты тщатель­ной внутренней экспертизе. Это всегда делалось публично, если так можно сказать, на закрытом (секретном) научно-техническом совете института.
На Памуке сложилась почти тупиковая ситуация — фактически нужно было отвезти заряд домой на Урал и провести эксперимен­тальную проверку его безопасности при опускании в имитатор сква­жины.
Срочно приехал А.Д. Захаренков, в то время работавший уже за­местителем министра среднего машиностроения, — человеке уникаль­ной интуицией, осторожностью и педантичностью. Приехал директор нашего института генерал I'll. Ломинский. Б.В. Литвинов предложил провести необходимые измерения прямо здесь на Памуке в полупу­стынной степи. Б.В. Литвинова и А.К. Хлебникова вызвал в институт научный руководитель ВНИИТФ Е.И. Забабахин, и первого мая они улетели на Урал. В институте были проведены дополнительные расче­ты и показана несостоятельность экспертизы 1311И ИЭФ. Тем не менее решили проверить ядерную безопасность спуска заряда в скважину непосредственно на Памуке. Это было смелое решение и единствен­но правильное. Москва в лице министра Е.П. Славского согласилась с этим решением.
Фактически здесь же И.А. Есиным был спроектирован и в ма­стерских буровиков изготовлен физический стенд. С Урала приехала группа физиков с соответствующей аппаратурой во главе с началь­ником 5-го физического сектора Ю.А.Зысиным. Группу физиков-экс­периментаторов возглавлял Л.Б. Порецкий, который был авторитетен в подобных измерениях.
Измерительная часть проведения физического эксперимента не­посредственно в пыльной степи Узбекистана не вызывала сомнений, но с микроперемещением контейнера с зарядом возникли трудно­сти — как обеспечить дискретное перемещен не с точностью до десятых долей миллиметра с помощью обычного автокрана? И здесь коллектив сотрудников ВНИИТФ справился с этими экспериментальными труд­ностями. И это препятствие было преодолено.
71
В этой непредвиденной задержке, в процессе ее преодоления и на протяжении всей работы на Памуке коллектив ВНИИТФ был необык­новенно собран и деятелен. Никакой растерянности, жалоб на чьи-то происки и всякие превратности судьбы не было и в помине.
У меня до сих пор перед глазами стоит облик А.К. Хлебникова того времени: в рубашке с закатанными рукавами, в сапогах (грязи не было — жара днем достигала температуры +40 °С и выше), разгова­ривающий то с одним, то с другим руководителем. Никакой паники, никаких сомнений — великолепные качества человека.
А в это время вся остальная часть экспедиции: экспериментаторы-измерители характеристик подземного ядерного взрыва, подрывники, частично люди из группы режима, из ПромНИИпроекта и просто гости из Москвы и Ташкента придумывали себе занятия: знакомились с достопримечательностями Узбекистана, ездили на золотодобыва­ющий комбинат в г. Навои и просто разъезжали по окрестным местам. Узбеки даже организовали охоту на дроф, но она, кажется, оказалась безуспешной.
В один из дней ко мне подошел работник режима, обеспечивающий сохранность секретной информации от узбеков, москвичей и других гостей, и говорит, что на Памук приехал корреспондент «Комсомолки». Он очень хотел бы с нами пообщаться, но поступила команда: ника­ких разговоров и тем более интервью, никакого общения. Как потом выяснилось, это был B.C. Губарев. Что-то ему все-таки через узбеков удалось узнать о данном проекте, и он уехал. Позднее в « Комсомолке» появилась его пафосная статья о людях, укрощающих газовые аварий­ные фонтаны с помощью ядерных взрывов. По содержанию статья представляла собой объединенный репортаж с Урта- Булака и I [амука. Такого рода публикация в открытой печати была одной из первых и по­этому придавала особую общественную важность этой работе.
А я часами сидел на берегу озера с черной жижей и наблюдал «грифоны» — небольшие фонтанчики — выход газа через эту жижу, пытаясь найти закономерность их появления. Во-первых, их на смо­лянистой поверхности было много, во-вторых, они пульсировали, вырываясь из толщи земли как-то случайно, спонтанно, но в тоже время я понимал, что должна быть какая-то временная периодичность, закономерность.
Ее можно было бы сравнить с периодичностью проявления «гри­фонов» через 1-3 дня после взрыва и судить об эффективности пере­крытия аварийной скважины.
72
В этой экспедиции участвовал теоретик В.А. Симоненко, отвечав­ший за расчет ударной волны, необходимый для определения энерго­выделения ядерного взрыва заряда. Вадим Александрович — натура в высшей степени энергичная, целеустремленная и возвышенная. И вот как-то понадобился он мне для уточнения места установки датчиков в звуковой зоне распространения ударной волны ядерного взрыва. Ищу Симу, так ласково мы его называли, по всему поселку, нигде его нет. Мне подсказывают, что он в поле возле столба электропередач. Действительно, вдали я увидел Вадима, сидящего на земле под линией электропередачи. Подойдя к нему, я заметил, что он отрешенно что-то пишет, периодически задумываясь. Как потом выяснилось, Вадим писал стихи, посвященные Ольге Широковской, своей возлюбленной и буду­щей супруге (она работает математиком в 3-м расчетном секторе).
На мой вопрос Вадим что-то буркнул — в смысле «решай сам». Я оставил свой разговор по техническим вопросам и ушел, не нару­шая его поэтический настрой. Потом у них возникла очень хорошая семья, родилась дочь Ольга. И вообще, Вадим — счастливый человек и в личной жизни, и в научной деятельности, но о нем кое-что уже было сказано выше.
Однажды, проходя по нашему поселку, я увидел такую картину: на ступеньках барака сидел II.А. Есин, тогда начальник конструк­торского отдела, где был разработан ядерный заряд для Памука, а до этого— первый заместитель главного конструктора КБ-1. Павел Алексеевич сидел на ступеньках барака с местной собакой, ласкал ее и что-то приговаривал при этом. Кругом никого, он как-то отрешен­но разговаривал с ней. Я постоял, наблюдая эту дружбу с «другом человека», и предложил ему зайти ко мне в гости. Он уже был в том состоянии, когда нужен был разговор «по душам». Мы зашли в мой отсек барака, выпили, и пошел длинный разговор «за жизнь» — какая она все-таки жестокая. Я тогда ничего не знал про его смертельную болезнь — рак «поедал» его физически могучую фигуру. Говорили обо всем и ни о чем конкретном, о том, как нелепо устроен мир: вроде бы на работе все складывается прекрасно — почет и уважение (он только что был удостоен Ленинской премии), а вот здоровье... Он уже тогда чувствовал, что к нему подбирается смерть. В этих разговорах закон­чился поздно вечером тот день.
Уже поздно осенью этого же года мыс группой товарищей зашли к нему домой в гости и были поражены — от Павла Алексеевича осталась половина. Ближе к зиме он скончался. Это минорное воспоминание...
5-2—195
73
А эксперимент в Кашкадарьинской степи по проверке ядерной безопасности заряда тогда закончился успешно. Наконец появилось заключение о возможности продолжать работу по ликвидации ава­рийной ситуации скважины.
Коллективный механизм интернациональной бригады зарабо­тал, началась подготовка к спуску контейнера с зарядом в скважину. Это вроде бы обычная для нас технология, но она отличалась от по­лигонной тем, что глубина — 2,2 км, в скважине высокая температура, давление и другие новые факторы, влияющие на субъективное ощу­щение окружающей обстановки.
Спуск начался поздно вечером, прожектора со всех сторон осве­щали устье скважины. Парфенов (начальник военно-сборочной бри­гады) поименно проверял готовность кабельного хозяйства к спуску. Бригада буровиков тоже готова была начать спуск контейнера, кото­рый на устье скважины воспринимался как отрезок трубы. Наконец Главный конструктор Б.В. Литвинов после доклада Парфенова отдает распоряжение — «пошли». И буровики вместе со своей буровой вы­шкой пришли в движение — все переживания позади. Труба за трубой поползли вниз в глубины узбекских недр.
Важно было опустить заряд на строго заданную глубину с мини­мальным расстоянием между скважинами. Разброс длины при свин­чивании труб достигал примерно 100 мм, и ошибка в длине спуска могла составить 15м. Поэтому проводился замер длины каждой трубы. Буровики не привыкли с такой точностью опускать колонну труб в скважину, по безропотно выполняли все наши требования.
Наши сотрудники обеспечивали поступление кабелей с нужной скоростью. Кабели привязывались к трубе так, чтобы они под соб­ственным весом не сползли вниз — иначе возможно будет их истирание о стенку обсадной трубы.
Спуск проходил без задержек, хотя на такую глубину нам при­ходилось опускать контейнер с измерительными датчиками впервые. Мне даже удалось подремать в своем фургоне с аппаратурой, который находился тут же возле скважины. К обеду следующего дня спуск контейнера с зарядом завершился.
Для цементирования обсадочной трубы буровики уже подогнали двадцать пять тяжелых автомашин с цементным раствором и насосами, обеспечивающими нагнетание его на глубину. Их расположили веером возле устья скважины и подсоединили к одной магистрали. Заработали дизельные двигатели всех двадцати пяти автомашин. В безветренное
74
утро устье скважины вместе с буровой вышкой заволокло сизой дым­кой выхлопных газов. Зрелище захватывающее — ядерный заряд глу­боко в земной коре, и его «упаковывают» цементной пробкой. Нельзя было удержаться, чтобы не залезть с фотоаппаратом на буровую вышку, разумеется, с разрешения руководства. Через два часа эта технологи­ческая операция была закончена. Начался завершающий этап — под­готовка подрыва ядерного заряда, включая генеральную репетицию с аппаратурой. Два-три дня полагались на набор прочности цементной пробки. Начала беспокоить погода. Рядом — граница с Афганистаном (примерно 100 км). А в этот период ветер как раз дует из бухарской полупустыни за рубеж. Прогноз гидрометеосводки докладывался по два раза в сутки. Наконец, ветер затих. Редкая удача. «Ч» намечено на семь часов утра, когда еще нет зноя. После последнего вечернего совещания все разошлись в приподнятом настроении в ожидании за­втрашнего апогея всей напряженной работы.
Утром экспедиция собралась на командном пункте управления под­рывом ядерного заряда. Все были подтянутые не только в разговорах, но и внешне, включая даже одежду.
И вот наконец 21 мая 1968 года рано утром начался обратный счет: 10, 9, 8,... 3, 2, 1, 0 — объявляет по громкоговорящей связи дик­тор А.А. Соколов, отвечающий за схему подрыва. Опыта дикторской работы у него не было, и он поторопился объявить последние секунды в обратном счете. В результате прозвучал «ноль», а сейсмики не после­довало, как обычно после этого момента. От растерянности Соколов по громкоговорящей связи выразил свою эмоцию в виде крепкого русского выражения. И тут же последовала сильнейшая сейсмика, которая оказалась даже сильнее, чем ожидалось. «Измерительная ме­тодика» по воздействию сейсмики на ноги человека показала, что все в порядке — произошел ядерный взрыв большой мощности.
Самолет, облетавший район, не обнаружил следов выхода радио­активных газов. Был полный триумф. Хлебников был именинником: все его поздравляли, а вместе с ним — всю нашу бригаду экспедиции Института технической физики. Объятия, поздравления — русские смешались с узбеками. Для узбеков сейсмический эффект был в но­винку. Они были в восторге от новой техники и способа гашения аварийных газовых скважин.
Сняли с аппаратуры фотопленки. В бараке их тут же проявили и на сырых еще пленках определили время прихода ударной волны к датчикам, установленным на известных расстояниях вдоль трубы
5-2*
75
выше контейнера относительно центра энерговыделения. Эти цифры нанесли на сетку расчетных кривых и получили значение мощности взрыва 45-48 кт. Последующая домашняя обработка записей по трем каналам дала окончательное значение эквивалента 47± 10 % с довери­тельной вероятностью 95 %.
Я тут же доложил измеренное значение тротилового эквивален­та взрыва Главному конструктору Б.В. Литвинову. Хлебников был по-детски рад, что так блестяще сработало его детище. А поселок в это время уже гудел. После завершения формальных операций на скважине экспедиция, гости и узбеки уже начали отмечать общий успех. Узбеки не могли понять и долго расспрашивали, что означала «команда», прозвучавшая после «ноля». Ее повторили еще раз вслух, и все расхохотались и произнесли тост за находчивого Александра Аркадьевича Соколова.
Вечером и утром следующего дня, а также в течение последующих двух дней, пока мы оставались в поселке Памук, я ходил на «черное озеро» и следил за динамикой появления пробулькования газовых «грифонов». Спад их активности в явном виде наблюдать не удалось — слишком много газа набралось в горизонтальных слоях, и сейсмический эффект взрыва мог даже усилить выход газа через черное озеро.
Проявление аварийной скважины постепенно снижалось, и через полгода про нее забыли.
А мы вернулись домой на Урал, и началась подготовка к испыта­ниям новых образцов ядерного оружия, жизнь «до взрыва» и «после взрыва».
За новую технологию ликвидации аварийных газовых фонтанов группа специалистов из ВЫИИЭФ, ВНИИТФ и ПромНИИпроекта была представлена к Государственной премии СССР. Список состав­лялся в институтах через НТС. Возглавлял список министр среднего машиностроения Е.П. Славский, как автор, предложивший эту идею. Ранее по его предложению ВНИИЭФ осуществил ликвидацию ава­рийной газовой скважины Урту-Булак. Но работа на Памуке показала возможность осуществления ядерных взрывов практически на любой доступной глубине. К тому же, чем меньше диаметр скважины, тем она дешевле, а экономический эффект имел важное значение.
Литвинова и нас с Хлебниковым в эти списки не включили, так как мы ранее уже были удостоены государственных наград. А по не­писаному положению любая значительная награда должна быть не менее чем через 5 лет.
76
Списки претендентов попали на стол к Е.П. Славскому. Он синим карандашом (рассказывал очевидец) вычеркнул свою фамилию. Пре­мия была утверждена Правительством и ЦК КПСС.
У читателя может возникнуть впечатление — уж слишком в мажор­ных тонах автор расписывает Памукскую экспедицию. Но это все было на самом деле, и я скорее что-то упустил из ярких событий мая 1968 г. Ведь мы были молоды, немножко амбициозны. У нас было прекрасное руководство в лице Г.П. Ломинского — директора института, Е.И. За-бабахина — научного руководителя института, Б.В. Литвинова — глав­ного конструктора КБ-1, А.Д- Захаренкова - главного конструктора КБ-1, а с 1968 г. — заместителя министра среднего машиностроения.
У нас был дружный неформальный коллектив, состоящий из тео­ретиков, экспериментаторов, газодинамиков, математиков, конструк­торов, испытателей и других специалистов. Мы работали не только за зарплату, но и ради того, чтобы немножко быть впереди наших конкурентов из ВПИИЭФ.
Эта ко?1куренция носила интеллигентный и интеллектуальный характер. Не было «локтей», хотя временами она была жесткой. Так постепенно создавалась уральская школа физиков Российского феде­рального ядерного центра - ВНИИТФ имени академика Е.И. Забаба-хина. И я считаю своим долгом в этих «Записках» отразить наиболее характерные, яркие страницы нашей творческой деятельности того периода.
Сейчас А.К. Хлебников работает во ВНИИЭФ. Недавно, летом 2005 года, мы с ним встретились в г. Снежинске на праздновании 50-летия РФЯЦ-ВНИИТФ имени академика Е.И. Забабахина. Наша встреча была очень теплой и сопровождалась многочисленными вос­клицаниями «А помнишь?»
Дружба ветеранов атомного проекта СССР тоже входит в про­фессиональную деятельность каждого из нас.
Мир животных на полигоне
Это было одно из испытаний (физический опыт ФО-40), направ­ленное на создание «чистого» ядерного заряда для промышленных целей. Заряд имел минимальное количество осколков деления, а от наведенной активности заряда применялась защита из карбида бора.
Данный заряд предназначался для вскрышных работ по образова­нию водохранилищ, проходки каналов и других целей.
77
Подготовка к проведению опыта на выброс грунта с образованием воронки прошла в штатном режиме, т. е. по графику, без каких-либо тех­нических проблем. А накануне вечером на окраине полигонного поселка «Ш» (примерно в 80 км от берега) появились собаки — много собак, более сотни. Рано утром этих собак должны были разместить на разных расстояниях от эпицентра взрыва для изучения воздействия сейсмики и радиоактивности «чистого» ядерного взрыва с выбросом грунта.
Проходя по этому собачьему «сообществу», я с любопытством на­блюдал за их поведением. Это была разношерстная компания бродячих собак, отловленных в Семипалатинске. Собаки были разные: от мелких беспородных шавок до больших псов. Встречались даже благородные псины. Характерно, что они разбились на отдельные группы. Все они были на цепях, и в зависимости от их длины образовывались группы, которые даже враждовали между собой. Лай, визг, звон цепей — все это представляло странное вечернее зрелище. Были и такие, которые пассивно ожидали своей участи.
Я поспешил в столовую, она была закрыта, но удалось найти де­журного солдата и у него выпросить немного хлеба. Какова же была радость собак этому вечернему угощению! Пришлось несколько раз ходить в столовую. Наблюдая этих псов, я невольно понял, что если все-таки есть мыслительные способности у собаки, то в группе они проявляются быстрее.
Опыт прошел, собаки внесли свой вклад в науку. И сейчас, когда я вижу стаю бродячих собак, изредка вспоминаю ФО-40 и вечернее общение с теми собаками. Собака в очередной раз показала, что она на­стоящий друг человека и готова ради него жертвовать своим здоровьем. Собаке заслуженно поставили памятник за верную службу человеку, за жертвенные приношения ради науки (г. Павлово, бывшие Колтуши под Санкт-Петербургом).
На Семипалатинском полигоне был большой отдел биофизики, за­нимавшийся исследованиями воздействия ядерного взрыва на живое. Это воздействие в то время было мало изучено: ведь еще в пятидесятые годы допустимая годовая норма облучения человека была 20 рентген, а сейчас, в начале XXI века, всего 2 рентгена. Это десятикратное сни­жение связано с детальными исследованиями, проведенными, в том числе, на животных.
При испытаниях в штольне собак размещали на разных расстояни­ях от центра ядерного взрыва в специальных боковых боксах. Какова же была радость этих собак, когда солдаты после взрыва извлекали
78
их из этих боксов. Изуродованные сейсмическим воздействием, они визжали от радости и лизали своих спасителей.
Однажды пришлось наблюдать и такую сцену. Овцу сейсмическая волна перебросила через ограду, в которой она находилась возле устья штольни. И она висела на своей привязи, глаза ее были подернуты влагой, может быть, слезами — за что такие мучения?
В горах Дегелена водилось много архаров, диких баранов, с боль­шими закрученными на угол больше трехсот шестидесяти градусов рогами. Они изредка появлялись на горных вершинах и могли подолгу неподвижно стоять, воспринимала, как живые изваяния в окружавшей нас природе Казахстана.
Еще немного о животном мире полигона. Это дикие лошади, скорее даже одичавшие, сбившиеся в табуны. Казахи отлавливали их и использовали для своих нужд. Интересно было за ними наблюдать, особенно бег табуна, когда вожак менял направление бега: я пытался сфотографировать их, гоняясь за ними на «газике». Однажды я отснял две пленки — настолько это было красивое зрелище.
А еще старожилы полигонного городка ВЧ-52605 рассказывали, что в период воздушных испытаний иногда с внешней стороны ограждения колючей проволоки подъезжала на лошадях группа казахов испра­шивала у охраны: «Начальник, когда будет солнышко?» Застигнутые в степи воздушным ядерным взрывом, они иногда получали денежную компенсацию.
Добыча свинца
С Вадимом Симонснко мы неоднократно обсуждали возможную постановку измерений сжимаемости вещества при экстремальных давлениях (~109 атм.). В лабораторных условиях с помощью взрыв­чатого вещества удалось исследовать сжимаемость при давлении до (6-7)-10''атм. Основополагающую роль в этих исследованиях сыграли Л.В. Альтшулер, К.К. Крупников, СБ. Кормер и другие. При давле­нии 100010'' атм. и более вещество превращается в смесь ядер атомов и свободных электронов (полная ионизация атомов) и описывается уравнением состояния Томаса-Ферми. В промежуточной области дав­лений состояние вещества экстраполировалось и каких-то аномалий не ожидалось. Но все же нужен был прямой эксперимент.
Очень заманчиво было использовать для этих исследований ближнюю зону ядерного взрыва, т. е. в непосредственной близо-
79
сти к контейнеру с ядерным зарядом. Сама постановка измерений сжимаемости сравнительно проста — необходимо регистрировать время прихода ударной волны на разную толщину вещества. По вся сложность состояла в регистрации этих моментов в условиях ядерного взрыва. Прохождение ударной волны сопровождается ин­тенсивным гамма-нейтронным излучением, и датчики могут просто «захлебнуться».
Уже на полигоне мы решили установить измерительный блок еще ближе к центру взрыва с тем, чтобы получить для сжатия вещества давление около 8010е атм. Этим мы хотели превзойти результаты американских ученых, опубликовавших к тому времени данные по сжимаемости при давлении 60-Ю6 атм. Поэтому срочно потребовался свинец для защиты от излучения датчиков. Но где его взять на пло­щадке Дегелен, находящейся в 120 км от города на Иртыше, да еще в количестве 100 кг? Работа в штольне по монтажу контейнера с за­рядом подходила к концу. Обращаемся к знакомым военным, один из которых вспомнил, что и штольне № 3-5, где уже было проведено испытание, имеется свинцовая кладка для защиты каких-то датчиков. Военные также сообщили, что забивка штольни вскрыта и имеется лаз, но в штольне сильный гамма-фон. Попросили у них дозиметр, респираторы, и мы с Вадимом тут же поздно вечером поехали на поиски свинца. Эту штольню в массиве Дегелена искать пришлось недолго. С шахтерскими фонариками в руках мы беспрепятственно подошли ко второй разобранной забивке. Вот и первая забивка с лазом вверху. Возле нее дозиметр защелкал более энергично, свидетельствуя о значительном уровне гамма-излучения. Но когда опустили его за стенку первой забивки, он «захлебнулся». Измерения уровня излу­чения показали, что в тех условиях можно было находиться не более 1-2 минут. Вадим в руках держал часы, а я, сняв «шубу» — полигонную спецодежду, быстро пролез через лаз в забивке и увидел свинцовую ' кладку. Энергично перебросив через лаз несколько десятков свинцовых кирпичей, я, не дожидаясь контрольного срока времени, выскочил об­ратно к устью штольни, при этом забыв взять с собой фонарик. Так он и остался за забивкой.
А мы с Вадимом, уставшие, но довольные, уже поздно ночью при­везли с собой нужные свинцовые кирпичи. Утром дополнительная защита измерительного блока была установлена в штольне.
Ядерный заряд в нашем испытании сработал нормально и выдал ожидаемое энерговыделение. Тогда были получены данные об ударной
80
сжимаемости алюминия при давлении -100-106 атм., т. е. 100 милли­онов атмосфер.
Уже после моего отъезда с Урала эта методика получила дальней­шее развитие, и была получена уникальная информация при гипер­высоких давлениях о сжимаемости других веществ.
Шумаевская Мегатонна*
Как-то весной 1973 года теоретик Михаил Петрович Шумаев** позвонил на 20-ю площадку ВНИИТФ в г. Снежинск и попросил меня приехать для обсуждения одного интересного вопроса. На следующий день, когда я к нему зашел, Миша сразу начал меня уговаривать изме­рить мощность его очередного ядерного заряда в подземных условиях. Он тут же сказал, что испытание будет проводиться в скважине на Новой Земле и стал просить меня обязательно поехать на полигон, так как доверяет моим измерениям. К тому времени метод грунтового шара был уже хорошо отработан. Скважина выше контейнера с за­рядом заполнилась железорудным концетратом, в осадке плотность его составляла около 2,6 г/см3 (плотность грунта 2,7). Иначе говоря, условия измерений — идеальные, мощность — запредельная для под­земных взрывов. Было заманчиво откликнуться на просьбу Шумаева. Смущало только возможное совпадение с другим интересным для меня испытанием. Особой подготовки к испытанию заряда Шумаева не требовалось. Поэтому «ближе к делу» будет ясно, поеду я или нет.
Север, и в частности Новая земля, это особая среда обитания, она манит к себе. Книга «Новоземельский полигон. Факты, свидетель­ства, воспоминания» /150/дает хорошее представление о полигоне, о тех условиях, в которых приходилось и приходится работать испы­тателям. Я был там летом и осенью много раз, участвуя в испытаниях ядерных зарядов в подземных условиях. И каждый раз поражался особой чувствительности северной тундры. С самолета на малой высоте хорошо видна тундра материка, изрезанная вдоль и поперек
* Мощность ядерного взрыва в одну мегатонну примерно в 50 раз больше взрыва над Хиросимой.
**М.П. Шумаев (1924-1995) после окончания МГУ с 1950 г. работал в составе теоретиков под руководством академиков А.Д. Сахарова и Я.Б. Зельдовича во ВНИИЭФ, с 1955 г. - во ВНИИТФ. Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной и Ленинской премии, доктор физико-математических наук. По­следние четыре года Михаил Петрович жил в г. Обнинске.
81
следами гусениц вездеходов. Природа тундры очень ранима. А на окраинах поселков, в том числе и на Новой Земле, куча пустых бочек из-под горючего.
После расстановки контейнеров с ядерными зарядами в боксах штольни начинал возводиться забивочный комплекс с целью исклю­чить выход радиоактивных газов после взрыва. Обычно для этого до­статочно около 1-1,5 недель, а дальше начиналось ожидание у «моря погоды». Оно могло длиться еще 2-3 недели. Это время надо было чем-то заполнить. Моряки-хозяева, проявляя гостеприимность, любили показывать свои владения во всей красоте. Обычно это была рыбалка с обильным уловом гольца, или охота на диких оленей, или поездки на катере вдоль изрезанного берега Южного острова с выходом в Карское море, или походы по старым шурфам на Северном острове, где геологи разрабатывали горный хрусталь и откуда мы привозили великолепные друзы, в том числе черного хрусталя. Однажды была даже экскурсия на поле, где проводился наземный ядерный взрыв с целью изучения его воздействия на военную технику.
Все это доставляло маленькие удовольствия и компенсацию за суровые условия жизни. А еще у горняков была баня. Какое это было удовольствие париться в тех широтах, а затем выбегать и плюхаться в холодную воду Маточкина Шара! Сейчас это удовольствие можно получить разве что будучи туристом.
Север, Север... Завораживает он также своим редким цветным сиянием. Это если задержаться в тех широтах до ноябрьских дней.
В тот год уже ближе к осени график испытаний так складывался, что у меня образовалось «окно» и я решил откликнуться на просьбу Миши.
Руководителем испытания был Г.А. Цырков. В этом испытании я решил использовать свою последнюю домашнюю заготовку в виде измерения значения мощности взрыва непосредственно на командном пункте сразу же после взрыва. Для этого у нас была разработана аппа­ратура с временной записью на магнитном барабане.
Для испытания была подготовлена глубокая скважина Ю-1 на мысе Башмачном.
Телеметрическая передача данных физических измерений прово­дилась с помощью радиоканала. На приемном пункте аппаратура раз­мещалась в фургоне. Она состояла из блока предварительного анализа и формирователя сигналов и блока «памяти» с применением малогаба­ритного магнитного барабана. В процессе записи сигналов от датчиков
82
взрыва на нескольких каналах производилась запись стандартных интервалов известной длительности, которые позволяли учесть не­стабильность вращения самого носителя информации — барабана. В фургоне была предусмотрена автономная система энергопитания переменного напряжения. Она включалась в случае, если сейсмика нарушила бы стационарное энергопитание фургона.
Накануне, на генеральной репетиции, аппаратура сработала в нор­мальном режиме. Мы спокойно стали ждать у «моря погоды», к которой были повышенные требования: ветер должен был распространяться в южном направлении, т. е. на материк и не менее пяти суток, хотя обычно было достаточно трех. Дело в том, что участок скважины Ю-1 сложен преимущественно карбонатными породами, которые пере­слаивались разными примесями известняка и их состав имел высокую газовость. Это вызывало опасение раннего выхода радиоактивных га­зов. В целом, геологический разрез показывал хорошую однородность грунта на глубине заложения, которая составляла 1 400 м.
Наконец, метеорологи сообщили ожидаемую погоду. Все пришло в движение. Весь личный состав был расписан по вертолетам для срочной эвакуации сразу же после взрыва и извлечения фотоаппаратов с записью информации, находившихся в фургоне примерно в одном километре от устья скважины.
«Ч» было назначено рано утром на 27 октября 1973 года. Еще был полярный день, хотя уже наступали сумерки.
Сейсмический эффект от взрыва был сильный, даже очень силь­ный. После радиационной разведки наши сотрудники поехали снимать фотопленки, а я вместе со своим соратником В .Л. Сорокиным залез в фургон, где мы начали анализировать запись с цифропечатающего устройства. Данные наносились на сетку кривых, подготовленных заранее на миллиметровке. Хорошие результаты! Вдруг стук в дверь, Цырков стал требовать срочно вылезать, чтобы вылетать вертоле­том. Стук усиливался. Наконец, мы закончили процедуру обработки информации и, радостные, вылезли из фургона. Тут же докладываю Цыркову: все по расчету — одна мегатонна. Но Цырков по сейсми­ческому эффекту и так понимал, что все в порядке. Сейчас главное вовремя эвакуироваться с мыса Башмачного. Это был самый мощный подземный ядерный взрыв на Новоземельском полигоне.
На прощальном банкете, который нам устроили моряки — хозяева полигона, было много тостов, в том числе и за то, чтобы продолжать работать на Новоземельском полигоне. Георгий Александрович раз-
83
разился тостом в честь физиков, которые задержали эвакуацию, но вместе с тем преподнесли сюрприз.
Через несколько дней мы уже были на Урале, и снова будни пошли своим чередом: «до взрыва и после взрыва», а М.П. Шумаев остался доволен результатами измерений.
Обещание и реальность
Зимой 1974 года к нам в институт приехал Д.Ф. Устинов, тогда член Политбюро ЦК КПСС, ответственный за военно-промышлен­ный комплекс СССР. Совещание проходило в узком кругу. После него Устинову решили показать экспериментальную базу, на которой в то время проводилась отработка ядерных зарядов. Меня попросили показать и рассказать о технике, применявшейся для измерений при проведении испытаний новых ядерных зарядов в подземных условиях. При этом, кажется, директор института Г.П. Ломииский посоветовал так представить дело, что вот, мол, вроде мы все умеем и знаем, как лучше провести физические измерения на полигонах, но нам не хватает малого — хороших фургонов для размещения физической аппаратуры и еще кое-чего.
Я выбрал самый лучший фургон с кондиционером и другими эле­ментами комфорта для персонала, а второй фактически представлял собой микроавтобус без двигателя, холодный и малоудобный для работ с физической аппаратурой в суровых условиях Семипалатинского и Новоземельского полигонов.
В этот период мы уже активно занимались цифровой техникой для физических измерений. В частности, уже работала аппаратура с использованием магнитного малогабаритного барабана с высоким временным разрешением. Этот тип барабана разработали и изготовили в Ереване для вычислительной машины «Наири». Качество ереван-' ской техники было низким, и ее официально запретили использовать в целях, связанных с работами для министерства обороны. Для изме­рений на полигонах нам с трудом удалось приспособить магнитный барабан, оснастив его соответствующей электропикой, позволившей стабилизировать временные характеристики записи и тем самым до­биться требуемой точности измерений.
Мы с восторгом показывали высокому гостю фургоны и аппара­туру, при этом говорили, чего нам не хватает. Устинов через плечо не­сколько раз сказал своему помощнику, чтобы тот записал то, о чем мы
его просили. Мы были в высшей степени удовлетворены вниманием Устинова и старались ограничиться минимумом, который мы рас­считывали получить, пользуясь благосклонностью государственного руководителя такого ранга.
Визит Устинова на Урал закончился нашим ликованием: вот-вот институт получит нужное нам оборудование и сможет выдать «на-гора» что-то новое в разработке физических методов измерений при испытании ядерных зарядов на полигонах. Ыо проходил месяц за ме­сяцем, нам ничего не поступало. Я пытался найти концы в Средмаше, но никто ничего не знал о том, почему обещания Устинова не были выполнены. Один из чиновников министерства даже куда-то звонил, но безрезультатно. Государственная машина начала сдавать, ресурс развития был исчерпан. И тут дело не в том, что для Устинова наши просьбы были мелочью. В государственной машине периода бреж­невского застоя уже происходили сбои. Л мы продолжали заниматься своим делом «до взрыва и после взрыва», забыв в конце концов об обещаниях высокого гостя.
Ошибка и ее цена
Любые измерения за редким исключением (дискретный счет чего-то) всегда сопровождается ошибкой. В конечном итоге, сколько бы ни измерялась какая-либо физическая величина, все равно истинное ее значение точно не будет известно. Оно будет находиться в опреде­ленном диапазоне с определенной достоверностью около истинной величины. Так трактует теория ошибок. И экспериментатор должен уметь объективно оценивать ее в своих экспериментах. Имеются определенные математические процедуры, даже ГОСТ для определе­ния случайной ошибки.
Сложнее дело обстоит с выявлением систематической ошибки, которая, как правило, присутствует во всех измерениях. Есть много технических тонкостей, которые позволяют снизить эту и другие виды ошибок измерений или хотя бы свести их к минимуму. Короче говоря, для экспериментатора определение ошибки измерений явля­ется «альфой и омегой» физического эксперимента. По существуют также субъективные ошибки разного рода. Вот с ними всегда бывает непросто.
Я хочу рассказать один поучительный случай в моей практике экспериментатора.
85
Это было на северном полигоне на Новой Земле. Проводилось очередное испытание ядерного заряда, для которого очень важно было измерить при взрыве общий выход нейтронного потока. Для участия в этих измерениях пригласили из ВНИИЭФ большого спе­циалиста подобных измерений — Е.К. Бонюшкина. В это время он был большим энтузиастом измерения нейтронного потока по активации нейтральных индикаторов. Методика хорошо была им разработана и достаточно широко использовалась в испытаниях ВНИИЭФ. При этом он приписывал своим измерениям высокую точность — примерно 5-7 % 2а (доверительная вероятность 95 %). Итак, вместе с физиками ВНИИТФ измерения нейтронного потока проводил Бонюшкин.
В этом испытании также принимал участие физик ВНИИТФ Ахат Саитович Танеев. Пользуясь своим служебным положением, мы реши­ли подшутить над Бонюшкиным и вывести его методику «на чистую воду». Скрыто поставили небольшой (около 25 %), поглощающий нейтроны слой вещества в канал вывода излучения из концевого бок­са с ядерным зарядом. Разумеется, мы составили протокол, заклеили в конверт, который сдали ответственному за хранение информации лицу под расписку.
Испытание прошло успешно. Паши измерители нейтронного по­тока были проинформированы о дополнительном поглотителе и при обработке полученной информации учитывали это.
На итоговом совещании, на полигоне, сопоставление результатов измерений показало, что у Е.К. Бонюшкина величина нейтронного потока совпадала с результатами ВНИИТФ, хотя о дополнительном поглотителе он не знал. Тогда мы с Ахатом вскрыли конверт и обна­родовали нашу уловку, целью которой была проверка фактической точности измерений разными методами. По-видимому, Евгений еще накануне согласовал свои результаты с другими участниками, хотя , дополнительный поглотитель, естественно, не учитывал.
Так было сформулировано правило «трех совещаний», после кото­рых результаты у всех участников будут совпадать в пределах ошибки. А вообще-то Е.К. Бонюшкин был прекрасным человеком, хорошим фи­зиком. Высокий, красивый, с интеллигентной манерой разговаривать. Евгений был заметной фигурой в нашем сообществе физиков-экспе­риментаторов. Жаль, что он рано ушел из жизни — какой-то, в общем, нелепый случай оборвал его жизнь. Я всегда вспоминаю Евгения Кузьмича с минорным чувством — у человека бывают слабости, но истина дороже. Да простит он меня за эту откровенность.
86
Ошибка в измерениях имеет статистическую природу. Другие виды ошибок связаны с действием человека, т. е. они зависят от его поступка. Осознанно или нет, они могут приводить к непоправимым последствиям.
Все это так, но человек все же должен иметь право хотя бы на одну маленькую ошибку. Вторая уже должна серьезно его заставить задуматься.
А еще у меня были в общем-то курьезные случаи. Я занимался разработкой получения в газе плоской ударной волны с помощью электромагнитного поршня. После пробоя между двумя плоскими параллельными металлическими электродами возникает Лоренцева сила, которая ускоряет плазменный разряд в газе, формируя ударную волну. Все это объясняется для того, чтобы ярче продемонстрировать свое ошибочное объяснение обнаруженного простого физического явления. В камере ударная волна в [азе регистрировалась с помощью скоростной киносъемки через два толстых оптических стекла тепле-ровской системой, чувствительной к малым градиентам плотности. Па первых же снимках наблюдались две волны: одна опережала дру­гую. Данная работа была связана с исследованием перемешивания газов с разной плотностью на косой границе их раздела и представляла весьма актуальную задачу. А в это время во ВНИИТФ приехал акаде­мик Я.Б. Зельдович, и ему, наряду с другими достижениями, показали нашу устаневку с электромагнитным поршнем. Я давал пояснения, демонстрируя снимки формы ударной волны в гелии. До исследо­вания самого перемещения газов дело еще не дошло, и обсуждались условия формирования плоской ударной волны. Я увлеченно говорил «о поршне» и вдруг решил экспромтом объяснить природу той волны, которая якобы формируется электронным «облаком», выталкиваемым Лоренцевойсилой. Яков Борисович очень быстро среагировал на мое объяснение, сказав при этом, что это интересный процесс, и после его количественного исследования попросил прислать ему результаты. Конечно, это ему было обещано. Интерес академика подстегнул мои исследования. Я обратил внимание на то, что скорость первой волны оставалась постоянной, не зависела от величины импульсного тока и составляла примерно 5,5 км/с. Мелькнула мысль, а не скорость ли звука это в стекле? Тут же был сделан опыт, в котором стекла были заменены сверхтонкими пленками, и первая ударная волна, конечно, не наблюдалась.
87
А еще в начале своей экспериментальной деятельности, осваивая технику получения вакуума, в лаборатории мы решили проверить, что же в вакууме будет с мухой. Посадили ее под стеклянный колпак, включили форвакуумный насос и наблюдаем. Муха продолжала ползти по внутренней поверхности стеклянного колпака, в котором должен быть уже вакуум. Затем она перелетела на другую сторону. У нас даже родилась гипотеза: муха «газит» и в этом облаке может летать. Но тут один из присутствующих на этом «эксперименте» заметил, что рези­новый шланг между колпаком и форвакуумным насосом перекрыт стяжкой. Когда мы сняли ее, муха тут же «взорвалась», превратившись в хлопья.
Уместно вспомнить и случай на полигоне. Мы решили исполь­зовать лазерную телеметрию для передачи физической информации непосредственно на командный пункт. Днем проводилась настройка лазерного луча с помощью передачи тестовых импульсов. Все было в порядке. А испытание ядерного заряда проводилось рано утром. Воздух имел совсем другую плотность, чем в дневное время, из-за его прогрева, и лазерный луч «ушел» из поля зрения приемной ан­тенны из-за рефракции. Это, правда, была не катастрофа, но жаль, что прекрасную в техническом отношении идею не удалось сразу реализовать.
Да, человек имеет право на субъективную ошибку, но их количество должно быть сведено к минимуму.
Советско-американские переговоры по ядерным взрывам в мирных целях
Во все времена истории создание военной техники способствовало развитию экономики и повышению качества жизни человека. Такова диалектика — борьба и единство противоположностей. Ядерное оружие не оказалось исключением. Первый ядерный взрыв был осуществлен в США 16 июля 1945 года, а в 1954 году в Обнинске начала работать первая в мире атомная электростанция. В течение 50-80-х годов США и СССР провели большую серию ядерных взрывов в мирных целях для определения их экономической и технологической эффектив­ности. В книгах /30, 44, 65, 67, 68, 75, 77, 79, 81, 155, 156/ приводится фактический материал по этой технической проблеме.
В США еще в 1957 году была разработана программа исследова­ний по применению ядерных взрывов в промышленных и научных
целях, которая получила название «Plough» (плуг). Только в период с 1961 по1967 годы по этой программе США провели 27 подземных ядерных взрывов, главным образом, на Невадском полигоне/155/. Программа «Plough» предусматривала такие грандиозные проекты, как сооружение второго Панамского канала с помощью выброса грунта ядерными взрывами.
С 1973 года эти работы в США были прекращены из-за малой экономической эффективности в их условиях и сильного негативного общественного мнения о подобной технологии.
В СССР такие же исследования начались в 1965 году, и работы про­должались до 1988 года. Они показали перспективность этой взрывной технологии для решения практических задач: создание герметичных подземных полостей для захоронения химических отходов, гашение аварийных газовых факелов, создание водохранилищ, сейсмической геофизической разведки полезных ископаемых и других промышлен­ных целей в условиях СССР. Всего в нашей стране было проведено 124 ядерных взрыва для этих целей.
Между СССР и США переговоры об упорядочении и узаконива-нии мирных ядерных взрывов начались еще в 1969 году В то время целесообразность их проведения ни у кого не вызывала сомнения.
В середине 70-х годов переговоры возобновились в Москве. Их цель заключалась в выработке текста Протокола к Договору о промышлен-ныхядерных взрывах. В Протоколе должна была подробно излагаться процедура подготовки к такому взрыву с точки зрения контроля его характера — каждая сторона опасалась, что другая под видом мирных взрывов будет проводить также испытания новых ядерных зарядов в военных целях.
На стадии выработки соглашения о контроле характера и мощно­сти взрыва в качестве технических экспертов привлекли специалистов: от ВНИИТФ меня и В.А. Симоненко, от ВНИИЭФ РФ. Трунина. Я участвовал в десяти встречах осенью и зимой 1975-76 годов. На по­следнем этапе в переговорах принимали участие Вадим Симоненко и Рюрик Трунин.
Переговоры проходили в здании Министерства Средмаша в Старомонетном переулке. Мы были представлены как сотрудники Госкомитета но использованию атомной энергии в мирных целях, за­нимающиеся измерениями. Это была одна из первых встреч советских специалистов, имеющих прямое отношение к разработке ядерного оружия, с американцами, занимающимися аналогичной проблемой.
89
В свою очередь нам представили американскую делегацию, в которую входили:
—  Стессел — глава делегации, в то время посол США в СССР, обладал аристократической манерой вести себя, хорошо понимал и реагировал на шутки, но сам никогда до них не снисходил. Технику вопроса он совершенно не знал. Простейшее сообщение делал по бу­мажке, пояснения давали другие участники делегации. В дальнейшем его сменил господин Тун;
—  Бакхайм — заместитель директора Агентства по разоружению и контролю над вооружением, часто заменял главу делегации, вел себя свободно, обсуждая все вопросы, в том числе технические;
— Мартин — чиновник госдепартамента, личность с мрачным ли­цом. За все время переговоров произнес одну или две фразы;
— Хекарт — физик-сейсмолог, обстоятельный человек с минорной манерой говорить;
— Пилот — человек с динамической внешностью;
— Макалестер — полковник (так и был представлен);
—  Нордайк — бывший сотрудник Ливерморской лаборатории, занимавшийся в последнее время вопросами применения ядерных взрывов в мирных целях, очень живой и активный человек, любил по­шутить и сам эмоционально реагировал на наши шутки в тех случаях, когда переговоры переходили в непринужденную беседу.
Для меня эта встреча с американскими специалистами была н*е-обычной, естественно, по режимным соображениям. Поэтому я не­вольно наблюдал за их поведением, характером работы, внешностью, манерой вести себя и многим другим.
Тогда, в период «железного занавеса» и «холодной войны», эта встреча имела, в том числе, и познавательный характер: что это за люди из так называемого «загнивающего» капиталистического общества?
Во время деловых встреч американские специалисты работали активно — записывали наши выступления и ответы на вопросы.
Переговоры проходили в доброжелательной обстановке, задава­лись вопросы, давались ответы. Как американские специалисты, так и мы старались дать исчерпывающую информацию по интересовавшим стороны вопросам, не затрагивая особенности самого ядерного заряда. К нам они относились с уважением и с большим вниманием.
Мы обменялись информацией о способах измерения мощности ядерного взрыва в скважине. Американцы рассказали и показали свою аппаратуру «Слифер», известную нам из открытой литературы. Мы, в свою очередь, сообщили о гидродинамическом методе измере­ния мощности взрыва — фактически о методе грунтового шара с дис­кретной регистрацией ударной волны. Показали комплект датчиков, которые у американских специалистов вызвали определенный интерес. Между ними даже произошел спор о том, с какой точностью они могли
volkov_part2-1.jpg
автомобиль «ГАЗ»
520 м
 
91
Первый опытно-промышленный ядерный изрыв «Чагаи» провел ВНИИЭФ в январе 1965 г. на территории Семипалатинского полигона. Мощность заряда — 140 кт, глубина заложения — 178 м. В результате образовалась воронка диаметром по верхней части навала — 520 м, глубина — 100 м. Плотина в виде навала грунта перегородила русло реки Чаган. Прорытый капал позволил весеннему паводку напол пить образовавшееся водохранилище. Во внешней его части раз велась рыба, которую отлавливали и употребляли в пищу. Автор помнит удачную и азартную рыбалку с помощью бредня с группой сотрудников летом 1974 г.
90
срабатывать. Большой интерес также вызвал у них каротажный кабель, который мы применяли в глубоких скважинах в условиях повышенных температур и давления.
Задача этих переговоров состояла в том, чтобы выработать тех­нические правила проведения мирных ядерных взрывов и порядок проведения взаимного контроля их осуществления.
Сначала американцы предложили устанавливать датчики для определения мощности взрыва на расстоянии свыше 3E1/:i от дна кон­тейнера, без привязки к центру взрыва. Мы возражали и поясняли, что это будет влиять на точность определения энерговыделения взрыва. Тогда они сказали, что этот центр на контейнере помечают «другие люди».
Нордайк утверждал, что плотность грунта они не учитывают. Оказалось, что взрывы в США проводились в аллювии, туфе, риолите, плотность которых примерно одинаковая — 1,6-1,8 г/см:).
Много лет спустя стало ясно, что аппаратура «Слифер» приме­нялась у них для экспресс-оценки мощности взрыва, а фактическое значение определялось по анализу радиохимических проб, которые они быстро отбирали после проведения взрыва.
Мы предложили устанавливать датчики для регистрации ударной волны на расстоянии не менее 5 м выше контейнера.
Дело в том, что и они, и мы понимали, что на малых расстояни­ях от контейнера можно получать дополнительную информацию
0 конструкции ядерного заряда. Л этого обе стороны не хотели. 11аша ссылка на взрыв под кодовым названием «Рио-Блапка» (США, 1973), известного по открытой публикации, очень помогла сформулировать конкретные требования к взаимному контролю промышленных ядер­ных взрывов.
Протокол с техническими условиями проведения ядерных взрывов в мирных целях к Договору от 28 мая 1976 года был подписан только
1  июня 1990 года и включал в себя следующие разделы:
— глубина и состав взрывов;
— меры контроля;
— уведомления и информация, относящиеся к взрывам;
— гидродинамический метод измерения мощности
и другие разделы, обеспечивающие гарантированную инспекцию па месте проведения каждого взрыва в мирных целях. В этом Протоколе скрупулезно изложены условия подготовки этих взрывов.
92
Российско-американские отношения ученых-атомщиков на рубеже XX-XXI веков
На рубеже XX и XXI веков дипломатия по вопросам атомных технологий, включая различные договоренности по ядерному ору­жию, трансформировалась, и существенную роль стала играть «на­родная» дипломатия ученых. Сейчас у специалистов, занимающихся закрытыми работами в разных государствах, появилась возможность общаться между собой. Общение происходит не только на конферен­циях и семинарах, но часто носит личностный характер. А дальше эти договоренности правительственные чиновники в той или иной степени учитывают в договорах и государственных соглашениях.
Между учеными Российских федеральных ядерных центров ВНИИЭФ и ВНИИТФ, с одной стороны, и американскими лаборато­риями ЛОС-АЛАМОС и ЛИВЕРМОР, с другой стороны, сложились неформальные дружественные взаимоотношения, при этом профес­сиональные темы, связанные с ядерным оружием, как рассказывают участники, ни с той, ни с другой стороны не переходят грань разумной секретности.
Взаимное уважительное отношение ученых-ядерщиков сначала было основано на знаниях открытых публикаций по физике высоких давлений, по экспериментальным и теоретическим работам, по лек­циям в области физики газодинамических явлений. В наших ядерных центрах регулярно, начиная с 90-х годов, проводятся Харитоновские и Забабахинские чтения, на которые собирается международная элита ученых-ядерщиков. Это также способствует авторитету российской науки. Большую роль в развитии обоюдных симпатий играет Вадим Александрович Симоненко.
Вадим, будучи в США, куда он регулярно приглашается для чте­ния лекций по физике газодинамических явлений в высокоплотном и высокотемпературном состоянии вещества, познакомился с Эдвар­дом Тсллером, и между ними сложились уважительные человеческие отношения, несмотря на большую разницу в возрасте. По приглаше­нию Симоненко «отец американской водородной бомбы» посетил ВНИИТФ, (г. Снежинск, Урал).
Сейчас только Россия и С1П А остаются сверхдержавами, с точки зрения обладания большим ядерным арсеналом. На них лежит ответ­ственность за сдерживание отдельных государств от желания «насо­лить» другим. В клубе государств-обладателей ядерным оружием (их
93
сейчас семь) правовые основы владения ядерной «дубинкой» скорее всего определяют США и Россия. У них в этой области международной деятельности особое положение. Оно проявилось и на праздновании 50-летия создания Российского федерального ядерного центра — ВНИИТФ имени академика Е.И. Забабахина (2005).
На этом празднике присутствовала элита ядерного клуба — деле­гации США, Великобритании, Франции и Китая. В Снежинске была проведена конференция «Роль ядерного оружия в XXI веке», на кото­рой выступили руководители всех делегаций. Конечно, все говорили о сдерживающей роли ядерного оружия — все были «голубями мира». Наиболее содержательными были выступления делегата от США, говорившего о концепции обеспечения безопасности самого оружия при его эксплуатации, от России — директора ВПИИЭФ академика РАН Р.И. Илькаева и заместителя научного руководителя ВНИИТФ академика РАН Б.В. Литвинова. Последний, в частности, подчеркнул особые взаимоотношения России и США в области сдерживания рас­пространения ядерного оружия. Дружеская атмосфера проявилась и в праздничное время: за рамками официального регламента между делегациями США и России прошли конфиденциальные переговоры без других членов ядерного клуба. В это время делегации Велико­британии, Франции и Китая повезли на экскурсию по Снежинску и окрестностям южного Урала.
Подводя итоги конференции, научный руководитель ВНИИТФ академик РАН Е.Н. Аврорин обратил внимание присутствующих на явные противоречия в отдельных высказываниях докладчиков, да и в самих докладах. Он сформулировал их следующим образом.
Процесс создания, изготовления и распространения ядерного оружия до недавнего времени ограничивался клубом пяти государств (США, России, Великобритании, Франции, Китая). Но на примере Индии и Пакистана можно сказать, что проведение испытаний соб­ственного ядерного оружия повысило их авторитет в международной жизни. Северная Корея, объявив об обладании ядерным оружием, достигла своей цели — США ослабили свое давление на нее.
В настоящее время глобальная безопасность в мире, в целом, обе­спечивается, хотя и идут локальные войны. Но клуб пяти государств отказывает в праве иметь ядерное оружие другим государствам.
Сейчас ученые-ядерщики боятся утечки знаний по разработке ядерного оружия, но информация о конструкции ядерных зарядов
94
ходит по миру (Интернет, открытая литература), и ее достаточно для создания примитивного ядерного заряда.
Любое развитое государство сейчас может создать себе собствен­ное ядерное оружие. Террористической группе его проще украсть или купить, так как в подпольных условиях это оружие трудно создать, даже практически невозможно.
Развитие ядерных технологий, в том числе и в энергетике, неизбеж­но связанное с широким (массовым) распространением потенциально опасных АЭС и атомной промышленности, должно проводиться под жестким международным контролем. И об этом надо еще междуна­родному сообществу договориться.
Руководители ядерных центров России и США продолжают обсуждать накопившиеся задачи в связи с предстоящим окончанием Договора по мирному использованию ядерных взрывов. Вот уже поч­ти двадцать лет две ведущие ядерные страны — США и Россия — не проводят ядерных взрывов ни в военных, ни в мирных целях. Но «за­морозить» взрывную ядерную технологию было бы непозволительной роскошью: в мире имеется много проблем, которые можно решить с наибольшей экономической и технологической эффективностью только с помощью мирных ядерных взрывов.
Сейчас в Ливерморской лаборатории (США) возродился интерес к созданию подземного котла для термоядерных взрывов малой мощно­сти с целью получения электроэнергии. В нашей стране над этой пробле­мой также энергично работают в Государственном федеральном ядерном центре ВНИИТФ имени академика Е.И. Забабахина, о чем свидетель­ствует книга «Взрывная дейтериевая энергетика» /134/. Как показывает исторический опыт, прогрессивныетехнологии рано или поздно находят свое применение для повышения качества жизни человека.
Новая атомная технология — это, прежде всего, атомное оружие, которое позволяет обеспечить глобальную мировую стабильность и избежать Третьей мировой войны. Следует также подчеркнуть, что пока Россия будет обладать ядерным оружием, она будет государством, с которым сильные мира сего, и прежде всего CIU А, вынуждены будут считаться, и Россия не превратится в Югославию образца 1999 года.
Вместестем, более полувековая история свидетельствует, что ядер­ное оружие обладает высокой степенью безопасности и надежности. До сих пор с ним не было аварийных ситуаций и тем более несанкци­онированных ядерных взрывов. Можно надеяться, что и в будущем человечество будет гарантировано от возникновения этой проблемы
95
и от попадания ядерного оружия в «руки» террористических групп. Две сверхъядерные державы пытаются найти адекватный ответ на то, что некоторые малые государства без испытаний объявляют о своем об­ладании ядерным оружием. Сейчас, кроме семи государств, еще два го­сударства (Северная Корея и Израиль) объявили о создании ядерного оружия без его испытаний. Это означает, что в любой момент они могут осуществить ядерный взрыв, как это случилось в октябре 2006 года.* Безответственные руководители государств, обладая ядерным оружи­ем даже в количестве единиц штук ядерных зарядов, конечно, могут спровоцировать локальные ядерные взрывы и навредить посильнее, чем это было 11 сентября 2003 года в Нью-Йорке.
Опасно также широкое распространение примитивных ядерных устройств. Их можно сейчас разработать без испытаний, если есть в достаточном количестве активный материал. Сейчас проблема нерас­пространения ядерного оружия актуальна как никогда. Как этому вос­препятствовать? Времена, когда вопрос с Югославией решали только США, прошел. На широком форуме договориться об этом невозможно. Ответ ищут две сверхдержавы, обладающие самым мощным арсеналом современного оружия. Нужно найти решение вопроса: как в XXI веке жить с ядерным оружием. Уничтожить ядерное оружие в XXI или даже в XXII веке — это утопия. Надо научиться жить с ним.
В завершение этого раздела уместно привести рассказ Л.К. Хлеб­никова, теоретика из ВПИИЭФ, о следующем эпизоде из встреч ученых-ядерщиков США и России. Во время визита Э. Теллера на Урал во ВНИИТФ А.К. Хлебников специально, по просьбе руковод­ства ВНИИЭФ, приехал на Урал, чтобы обсудить некоторые аспекты международных проблем с ядерным оружием. После того как офи­циальная часть закончилась, Александр предложил Эдварду Теллеру послушать перезвон русских колоколов, сыграв ему начальную часть второго концерта Рахманинова (переговоры проходили в гостиной, где стояло пианино). Теллер был поражен мощью звучания начала этого концерта, божественных аккордов, прозвучавших в исполнении Хлебникова. А далее между ними состоялся диалог.
Теллер: А я ведь тоже учился в консерватории.
Хлебников: Я не учился в консерватории. Я закончил только физ­мат Московского университета.
Теллер: Да? Давайте завтра посоревнуемся в музыкальной игре. Вы согласны?
Хлебников: Конечно. Завтра я хотел бы послушать Вашу игру и сыграть что-то новое.
К завтрашней встрече Хлебников быстро повторил рапсодию Листа на венгерские мотивы, ведь в Теллере была частица венгерской крови. Но эта встреча, к сожалению, не состоялась, и российские ядерщики не услышали игру Теллера. По-видимому, Теллер устал, ведь ему тогда было 86 лет. А жаль — история нечасто преподносит такой музыкаль­ный экспромт.
История создания памятника И.В. Курчатову
В старинном уральском городке Касли на берегу озера жил скульп­тор Александр Семенович Гилев, обладающий счастливым сочетанием таланта художника и умением потомственного литейщика. Любовь к металлу, чутье литого чугуна перешли к нему от отца. Постепен­но росло мастерство молодого скульптура, приходило признание. Гилев прошел путь от каслинской миниатюры к монументальной скульптуре. Металл стал для него средством выражения образов со­временников.
Весной 1968 года случай привел меня в стены Каслинского ГПТУ (экскурсия со школьниками). Там, в литейке, мое внимание привлек­ла подготовка к заливке сложной модели. В ее руководителе сразу чувствовался мастер своего дела. Разговорились. Выяснилось, что скульптор готовится к первой отливке своего нового произведения. Затем художник пригласил в свою мастерскую. Так я познакомился с уральским скульптором, членом Союза художников СССР Алексан­дром Семеновичем Гилевым.
В то время он работал над бюстом Гагарина-юноши. Скульптурный портрет поражал своей простотой — обычный задорный парниш­ка-ремесленник, и вместе с тем художник хорошо передал светлые гагаринские черты. Позднее автор рассказывал, что отец космонавта, увидев портрет сына, был до слез растроган — именно таким он помнил своего Юру...
В мастерской скульптора я обратил внимание на маленький бюстик И.В. Курчатова. Разговорились об ученом. И здесь до сих пор очень сдержанный и немногословный, Александр Семенович начал расска­зывать... Чувствовалось, что он жил образом этого человека.
* 8 октября 2006 года стало известно о проведении Северной Кореей подземного ядерного взрыва, после которого США снова усилили давление на Северную Корею.
96
6-1 — 195
97
Гилеву посчастливилось встречаться с И.В. Курчатовым. По роду своей деятельности Игорь Васильевич часто приезжал на Урал, на комбинат «Маяк» (Челябинск-40), бывал в мастерской Гилева, про­являя большой интерес к самобытному искусству каслинского худо­жественного литья. Гилев подарил ученому несколько своих работ. Для художника эти встречи не прошли бесследно, к тому времени он создал несколько бюстов Курчатова. Но эти работы не могли удо­влетворить А.С. Гилева — образ Курчатова завладел воображением скульптора.
В ту первую нашу встречу Александр Семенович высказал свою заветную мечту — создать монументальный памятник академику Кур­чатову, в котором он хотел показать колоссальность этого человека, подчеркнуть его связь с Уралом.
Идею создания памятника горячо поддержал и во многом со­действовал ее осуществлению директор ВНИИТФ Г.П. Ломинский. Кстати, камень для постамента выбирал он.
Официально оплатить работу создания памятника в то время было невозможно, поэтому Гилева по решению Ломипского оформили в 5-й сектор инженером, предоставив для работы над памятником большой зал на площадке ПТ-500, и процесс пошел.
Понадобились годы титанического труда, прежде чем скульптор смог осуществить свою заветную мечту — воздать должное пионеру советской атомной техники академику И.В. Курчатову. В эти годы Александр Семенович работал и как скульптор, и как архитектор, и как слесарь, и как литейщик, и делал еще многое другое, без чего не может родиться скульптура. В этой работе ему помогали физики 5-го сектора и работники 1-го завода, своими воспоминаниями делились Ломинский и Зысин, лично знавшие «Бороду» многие годы. Наконец, образ выкристаллизовался в семиметровую фигуру (с пьедесталом высота композиции составляет 8,5 м), которая воспринимается как монументальный памятник. Найдено характерное — ученый задумался, замер на мгновение, с тем чтобы снова ринуться вперед. Ни минуты покоя — таким, судя по многим воспоминаниям, был Курчатов. До­стигнуто не просто портретное сходство, хотя эта деталь очень важна для монумента, — скульптор, по общему мнению, сумел передать характер, внутреннюю сущность и мощь этого человека, его связь с родным Уралом. Отливали фигуру памятника на 1-м заводе. Всего было изготовлено три экземпляра: первый — для города, второй — для «сороковки», третий — для Семипалатинского полигона. Затем, по ре-
98
шению Г.П. Ломинского, форма фигуры была уничтожена, тем самым исключалось дальнейшее тиражирование.
Памятник в г. Снежинске был открыт 20 июня 1975 года на тер­ритории физического сектора — место его установки в то время было выбрано из соображений режима.
Еще немного о А.С. Гилеве.
Было время, когда считалось, что секреты художественного литья металла (чугуна) утеряны безвозвратно, однако каслинские литейщи­ки, продолжая традиции народных умельцев, возродили знаменитое уральское художественное литье. Главную роль в этом сыграл отец Гилева — Семен Михайлович, который учился отливать металл еще у потомка знаменитого Клодта.
Все, кто побывал в Екатеринбургской картинной галерее, подолгу задерживаются в зале, где экспонируется знаменитый павильон с Все­мирной выставки, состоявшейся в Париже в 1900 году. Большая часть деталей павильона была утеряна. Гилев-старший сумел восстановить каслинские чугунные кружева. Он и сына приобщил к этому в высшей степени тонкому искусству. Постепенно молодой художник проникал в секреты художественного литья из чугуна. Здесь нужно было иметь чутье, вдохновение, работу мысли, талант — все, без чего немыслимо творчество.
С ростом мастерства молодого скульптура приходило признание. Дипломная работа — молодая девушка-лесовод возле елочки. А затем создается интересная композиция — старший мастер принимает работу совсем юного ученика, робко ожидающего оценку своей первой рабо­ты. За эту скульптуру Александр Семенович на Всемирной выставке в Брюсселе (1958) был удостоен бронзовой медали.
Многие, побывавшие в Касли, наверное, обратили внимание на фигуру солдата, установленную у озера. Солдат размышляет о прой­денном боевом пути, о товарищах, отдавших жизнь в битве с врагом. Образ получился собирательный, хотя Гилев ваял его со знакомого участника войны.
Произведения Гилева часто экспонировались на выставках у нас в стране и за рубежом: начиная с 1944 года в Москве, в Нью-Йорке, в Лондоне, в Париже и в других городах.
Заканчивая рассказ об уральском скульпторе А.С. Гилеве, сле­дует сказать, что он выполнил для города бюст первого директора ВНИИТФ Д.Е. Васильева и надгробие Ю.А. Зысину (1979).
6-г
99
Короткие заметки
Режим секретности
В Советском атомном проекте действовала жесткая, но разумная система секретности. Работать можно было. Но в начальный период со мной происходили «забавные» случаи.
Рабочие тетради для записей хранились в чемодане, который опечатывался личной печатью и в конце рабочего дня сдавался в хранилище. Так вот, однажды еще в первый год работы, я встретил в коридоре знакомого. Начался разговор, чемодан я поставил рядом с собой и увлекся обсуждением какого-то вопроса. Через некоторое время я не обнаружил своего секретного чемодана. Ужас охватил меня. Знакомый тоже растерялся и спрашивает: «А может быть, ты его не брал?» Я впал в стрессовое состояние. Пошел с повинной в комнату первого отдела, где хранились эти чемоданы. Улыбающийся начальник Пронин (фамилию запомнил на всю жизнь) встречает и спрашивает: «Что-то случилось?» Я выложил все, как было, тогда он достает мой желанный чемодан. Я был поражен, оказывается, он проходил мимо нас, увлеченно беседовавших, и прихватил стоящий рядом чемодан. Хорошо Пронин оказался порядочным человеком, и благодаря этому я не понес никакого наказания. А ведь в то суровое время меня могли покарать за небрежное отношение к режиму секретности.
Руководитель группы, в составе которой я начал работать моло­дым специалистом, попросил написать в отрывной тетради какую-то справку. Я это сделал быстро, оторвал три листа и отдал их ему, хотя положено это было делать строго через первый отдел. Передал листы и забыл. И он забыл, у кого их взял. Через некоторое время, проводя очередную проверку в соответствии с инструкцией, я обнаружил не­достачу листов. Опять шок, где листы? Мучаюсь день, другой, третий. Перестал делом заниматься. Спросить боюсь, признаться тоже. Ну что делать? Спас меня случай. Как-то в комнате я достал свою отрывную тетрадь и ее увидел мой руководитель, воскликнув: «Листы-то твои!» Как же я был рад и благодарен ему. Ведь он тоже мучался и не знал, что с этими листами делать. Мог просто сжечь, а со мной не знаю, что сделал бы режим секретности.
В конце 50-х годов секретные материалы в виде отчетов прошли сортировку и у многих был понижен гриф (уровень) секретности, их отправили в отдельный фонд, где они стали доступными для рядо­вых сотрудников. Я с интересом читал эти отчеты. В них много было фантастических предложений, связанных с созданием атомной бомбы
101
Ночная прогулка
Полигон, где проводилось испытание ядерных зарядов, находился в юго-восточной части Семипалатинской области Казахстана. Нахо­дился, потому что в 1991 году он был закрыт. Это пустынная степная местность с резко континентальным климатом. Летом днем здесь палит знойное солнце и малейший ветерок поднимает клубы пыли. Зима — морозная и ветреная. И только редкие перекати-поле дрейфуют на ветру по малоснежной поверхности степи.
На полигоне скучать не приходилось. В период, когда испытания проводились в штольнях горного массива Дегелен, его участники жили в поселке «Ш» с домами барачного типа без всяких удобств, с примитивной столовой, где безопасно можно было употреблять только чай и хлеб. Здесь же собиралась и проверялась измерительная аппаратура.
Ночь в степи наступает медленно. Постепенно небо становится темным до черноты, характерной только для южных широт. На нем рельефно разбросаны яркие звезды. В степи верещат многочисленные цикады. После знойного дня спускается желанная прохлада. Заво­раживающее впечатление производит вечерняя природа тех мест. И вот однажды поздно вечером я пошел по дороге в сторону Дегелепа. Километр за километром оставались позади, а в сознании возникали и звучали слова:
Гори, гори, моя звезда...
Эта минорная прогулка продолжалась долго. Кругом ни одной души. И даже автомашины уже не проезжали. Прогулка закончилась поздно ночью. А утром опять текущие дела, многое еще надо было успеть сделать до проведения очередного ядерного взрыва. Приходи­лось работать, в общем-то, в непростых в бытовом отношении условиях. Но изредка можно было позволить себе расслабиться и испытать на­слаждение от одиночества.
100
и близкими вопросами по этой тематике. Например, высокое давление в веществе предлагалось получать с помощью металлического конуса, натыкающегося на преграду, и тому подобное. А в других отчетах не­возможно было понять, о чем идет речь. Какие-то «точки» и причем здесь «олово» и другие существительные, вписанные в печатный текст от руки? Кто-то из старших пояснил, что так на начальном этапе были засекречены «нейтроны», «уран» и другие элементы атомной бомбы. Разумеется, справочника, в котором переводился бы физический смысл названий, не было.
Необыкновенный склад
От знакомого я узнал, что на объекте имеется склад, заваленный разного рода «техническим барахлом». Это было еще в 1954 году, ког­да я начал работать в «Приволжской конторе» (сейчас это г. Саров, ВНИИЭФ). Естественно, я нашел путь к нему. Здесь было оборудова­ние, полученное еще по ленд-лизу, много трофейной радиотехнической продукции, материалов и других материальных ценностей. Отпуска­лись они буквально за символическую цену — лишь бы кто-нибудь забрал их и можно было бы списать с учета. Так вот, я периодически приезжал на склад, ходил и выбирал то, что мне нравилось. А на сле­дующий день приезжала материально-ответственная женщина и все это грузилось в автомашину и привозилось в отдел, где я уже разбирал и часть раздавал желающим. Кое-что шло в работу и использовалось в установке, которую я монтировал. Так было несколько месяцев, пока я «забарахлился» окончательно. Перед отъездом на Урал основную часть этого «добра» пришлось выкинуть. Но это послужило хорошим уроком: надо знать меру и не увлекаться собирательством, правда, эта черта, свойственная экспериментаторам, сохранилась у меня до сих пор — припрятать на всякий случай.
Экспресс-снабжение
В конце 50-х годов появилась новая серия отечественных приборов для физических измерений. Они имели кодовые названия: «Яблоня», «Сирень», «Крыжовник» и так далее. Из отдела снабжения пришел список для оформления срочного заказа. Тогда катастрофически не хватало аппаратуры для проведения измерений. Но расшифровки этих «садовых» названий ни у кого не было. Как всегда надо было срочно сдать заявку. Для себя я наугад выбрал три прибора: «Слива», «Кали-
102
на» и еще какой-то «фрукт». Не прошло и нескольких месяцев, как эта аппаратура прибыла на объект. Ее тут же доставили в лабораторию. Каково же было изумление, когда выяснилось, что «Калина» — это пересчетка, и в дальнейшем она использовалась но назначению вме­сто самодельной. А вот «Слива» оказалась прибором для измерения плотности пульпы (смесь воды с земляным грунтом). К нему при­лагался кобальтовый источник с большой активностью. Естественно, он находился в свинцовом контейнере. Никаких надписей и символов опасности на поверхности контейнера не было.
Разумеется, прибор «Слива» не нашел применения и просто стоял в шкафу, а свинцовый контейнер с гамма-источником мы использовали в качестве гири для физических упражнений. Так прошло несколько лет. Однажды пришли люди с дозиметрическим прибором и стали про­верять помещение, и вдруг в углу в общей свалке дозиметр зашкалил. Защита контейнера оказалась недостаточной, и источник создавал в помещении большой фон. Эта группа людей собирала бесхозные неучтенные радиоактивные источники. Наш тоже забрали. Тогда наводился порядок в хранении новой опасной продукции атомной промышленности.

Назад к содержанию книги

Hosted by uCoz